Когда я отдышалась, Эмильен спросил:
– Ну как ты, принцесса, все в порядке?
– Уже отпустило, просто перехватило дыхание, спасибо. Долго еще ехать до клиники?
– Мы, в принципе, добрались, «Трокадеро» прямо за углом, можем пройтись по свежему воздуху.
– Да, отлично, так и поступим, заодно машину спрячем.
Мы выбрались из нашего «Пежо», заперли двери и пошли.
– Ты же помнишь, что это не допрос, разговор поведу я, якобы работаю штатным психологом в клинике.
– Да, побудешь в моей шкуре, не только же с психами тебе общаться.
– Все мы психи. Просто в разные периоды жизни.
– Мудра не по годам, принцесса.
– А то.
– Комиссар Фальконе рассказал хоть что-нибудь по этому пострадавшему? Раз мы к нему приехали прямо в поликлинику, да еще в воскресенье, он, видимо, не просто очередной подравшийся бездельник.
– Он, судя по всему, и не дрался, комиссар рассказал о налете на его квартиру: юношу избили в собственном доме, ничего не украли и ушли. Сразу, как узнаю его имя, я тебе отправлю сообщение.
– И я пробью по базе его адрес, узнаю, пострадали ли его родители, где они, и вообще, был ли он именно в своей квартире, – сказал Эмильен, зная лучше меня, что делать.
– Читаешь мысли, ну как бы я без тебя жила?
Мы вошли в «Трокадеро». Насколько пейзажно было на улицах Парижа, настолько же угрюмо было в помещениях клиники. Допрос в полицейском участке, на своей территории – это еще куда ни шло. А здесь, в этой обители болезней, старости и разложения хотелось и самой удавиться. Парадный холл здания и яркий цветущий сад на заднем дворе обманчиво пускали пыль в глаза – стоило пройти вглубь, в крыло тяжелобольных, как облупленные стены начинали давить, из них сочились яд недугов, хворь отчаяния и тоска по минувшим дням. Все эти допотопные кушетки и рентген-сканеры, обоссанные инвалидами простыни коек, воняющие спиртом бутылки, заполненные невесть чем зараженной кровью пробирки нагоняли тоску похлеще кладбищенских склепов, ибо там смерть уже поработала и сгинула, а здесь ходила по пятам за теми, кто был близок к пропасти, но пытался бороться.
Нас встретил врач, за которым был закреплен наш пострадавший, звали его Леонард Жибер.
– Доктор Жибер, меня зовут Мия Дифенталь, это Эмильен Гастамбид, окружная полиция Парижа, – мы показали удостоверения.
– Мадам Дифенталь, – кивнул доктор, – мсье Гастамбид, здравствуйте, чем могу быть полезен?
– Мы по поводу пациента из сто седьмой палаты, проводите нас, будьте любезны.
Леонард жестом указал на коридор: следуйте за мной, господа. Доктор, на вид не более сорока лет, уже с проплешиной на голове, шел, сомкнув руки в замок за спиной; на нем был белый, слегка помятый халат, штаны вообще походили на кальсоны. Видимо, в воскресенье он не ожидал принимать у себя полицию. Мы сами были не лучше: я переоделась в участке в спортивный костюм – единственное, что было с собой, потому что я планировала в конце дня заскочить в тренажерный зал побегать, хотя больше любила растяжки и йогу. Эмильен был хотя бы в джинсах и поло.
– Доктор Жибер, мы с коллегой не по форме, потому что поступила информация, что пострадавший может находиться в опасности или под слежкой религиозной секты. Первое время я буду представляться психологом вашей клиники, мне нужен халат моего размера, – произнесла я. Эмильен добавил:
– В каком состоянии сейчас пострадавший? Что-нибудь известно о нападавших?
