Я мечтала, что если когда-то понравлюсь мальчику, то он принесёт мне полевые цветы и будет робко улыбаться. А те, что бегали за Корделиной, шутили, ржали и пытались схватить её за ляжку. Мне было десять, и я, к счастью, не представляла для них никакого интереса.
Корделина же ловила их внимание, как кислород. Каждый день как сельский показ мод: макияж стал ярче, балахон сменился на полупрозрачные топы, а джинсы на юбки, шириной в пояс.
Друзья Корделины относились ко мне как к ребёнку. Мне с ними было легче, чем с ней. Один из них как-то сказал:
– Анна, когда подрастёшь, только не будь как сестра.
Помню, в один жаркий день мы с парнями играли в «мафию», ждали, пока Корделина соберется и вот она, наконец, выходит. Смоки-айс в духе «деревня и блёстки», сквозь топ просвечивает красный лифчик, бретельки стрингов натянуты до пупка и врезаются в бока, как шпагат для колбасы. Джинсовая короткая юбка на заниженной талии едва прикрывает ягодицы.
Она шла с выражением «встречайте свою королеву», но я слышала, как её дружки едва не поперхнулись от смеха. Корделина уселась на стул в центре двора, закинула ногу на ногу и потянулась за сигаретой. Тут же все вскочили и протянули зажигалки. Я не понимала: почему за спиной они называли её проституткой, но при этот приклонялись, как дворовые слуги.
Позже тем же вечером Корделина достала ватман – из чемодана, как священную реликвию. В центре – огромное розовое сердце, а внутри десятки имён. Среди них – и имя ее отчима.
– Разве сердце не для одного имени? – робко спросила я.
Корделина пожала плечами, дополняя свое творение новыми именами:
– Почему же? Они все меня любят. Значит, и я должна любить их.
Но больше всего меня смущали её отношения с отцом. Диабло ревновал её к поклонникам. Комментировал её походку, её бёдра, объяснял, сколько сантиметров должен быть женский шаг. Говорил, что женщины всегда виляют «хвостиком» при ходьбе. Я уже тогда чувствовала: это ненормально. И совсем не по-отцовски.
Она огрызалась – он смеялся. С мамой за такое полетела бы сковородка, а Корделине всё сходило с рук, он был мягок с ней, почти ласков. Их диалоги напоминали заигрывания двух несмышлёных школьников – и вызывали у меня отвращение.
Бабулита не скрывала свое презрение.
– Фу, срамота, – сплёвывала она, и уходила в свою, пусть и проходную, но безопасную комнату. Она безмолвно наблюдала за происходящим в доме. Иногда предупреждала меня держаться подальше от нее и ее “тусовки”, но не вступала с Корделиной в открытый конфликт.
Она знала: это не её бой. У неё был другой. За меня. И этот бой она… не успела выиграть.
Я виню Диабло в смерти бабушки.
За три дня до её семидесятилетия в доме прогремел оглушительный скандал – такой, что стены дрожали. Отчим отмечал рождение моей младшей сестры уже два месяца подряд. Каждый вечер – застолье, тосты, водка, соседи. С каждым днём он терял лицо. Буквально. Остались только глазки-бусинки и рожа, расплывшаяся в сальную улыбку.
Он целовал младшей пяточки, а потом – при тех же людях – шлёпал старшую дочь по заднице:
– Смотрите, какая выросла! А ведь триндацать лет назад я эту попку пеленал!
Корделина улыбалась, пытаясь выбраться из его загребущих лап. Гости, похоже, ничего странного не видели – ржали с ним в унисон.
Мы с бабушкой стояли в стороне. Она сжимала скулы. Я морщила лицо. Мама была в эпицентре – там, где смеются, чокаются, подливают. Я видела, как у неё наливалось лицо: стыд? ревность? страх? Наверное, всё вместе. Удушающий коктейль, от которого она даже не пыталась сбежать.
