Когда гости расползлись по домам, мы с Корделиной были в нашей общей комнате – самой дальней. До нас лишь доносились обрывки ссоры, голоса на пределе, как сорванные струны:
– На людях облизываешь свою малолетнюю шлюху! Выставляешь меня слепой дурой! – кричала мама.
– Моя дочь не шлюха, – прохрипел Диабло.
Я посмотрела на Корделину:
– Поглядите-ка… Твой папаша, похоже, многого о тебе не знает.
– А кто она, по-твоему? – визжала мама. – С отцом чуть ли не в десна целуется! Шлюха!
– Я сказал: не называй мою дочь так!
– ААААААА! – заорала она.
– А ты не смей руку поднимать на мою! – вмешалась бабулита.
– Ты куда лезешь, карга старая?! – отрезал Диабло.
– Я на тебя заявление в милицию напишу, свинья пьяная! Все побои сниму, сучий ты потрох!
– Ну держись, бабка… Сейчас я тебе их оставлю.
Казалось, началось землетрясение – дом содрогнулся от хлопка входной двери.
– Диабло гоняет бабушку с палкой по улице! – вбежала мама, запыхавшаяся, как после пожара.
Потом стало странно тихо. Только мерцание мигалки скорой помощи билось в окна нашей спальни. А из соседней комнаты доносился храп Диабло, спавшего, как будто ничего не случилось.
Мама сказала, что бабушка останется на ночь у соседки.
– Всё в порядке, – сказала она.
А зачем тогда приезжала скорая? – спросить я не решилась.
Я молилась, чтобы она осталась в живых, и она осталась, но лишь наполовину.
Утром она сидела в своей комнате. Я видела её через дверной проём. Лицо – серое. Глаза – пустые. Взгляд – в никуда. Я никогда не видела её такой.
– У бабушки инсульт, – сказала мама, заметив, что я не сплю.
– Что такое инсульт?
– Это как инфаркт. Только похуже, – ответила она, не облегчая понимания.
Свой юбилей бабушка встретила, не вставая. Она сидела и молчала. Я показывала ей рисунки, рассказывала анекдоты, пыталась рассмешить – но всё было бесполезно. Она смотрела на меня, но я её уже не чувствовала.
На третий день после дня рождения бабушку будто окончательно покинули силы. Она больше не могла есть сама. Не могла сидеть. Мама кормила её с ложечки.
Я уже тогда понимала: бабулита страдает не столько от болезни, сколько от унижения. Та, что когда-то была сильной, должна теперь принимать кормление из рук своей младшей дочери, как беспомощный ребёнок.
В одно из таких кормлений бабушка отвернулась. Как будто сказала:
«Хватит. Не хочу. Не так. Не со мной».
Она ушла тихо. Забрав с собой всё, что давало мне тепло. Всё, что держало меня на плаву. Всё, что было щитом между мной и этим миром.
На похоронах меня просили не плакать, чтобы не тревожить душу умершей.
Ба, я до сих пор сдерживаю слезы, спи спокойно, мой ангел-хранитель.
Я виню Диабло в смерти бабушки.
У моей мамы было две сестры и два брата. Один из них – приёмный. Вернее будет сказать – подкинутый. Он единственный, кто не приехал на послепохоронные поминки бабушки.
Я плохо его помню. Когда мне было лет шесть, мама приютила его с женой и падчерицей. Мы тогда жили вдвоём – с мамой – в этом самом доме, где бабушка потом встретит свои последние дни.
Мама говорила за его спиной:
– Дядя Глеб – наркоман. Но я не могу оставить его в беде.
Я не знала, что такое «наркоман». Не понимала, что за беда. Передо мной был весёлый, черноволосый дядя, который смеялся, кормил нас конфетами и катал меня на плечах. Всё остальное казалось преувеличением, каким-то взрослым шёпотом, до которого мне не было дела.
