Он не приехал на похороны. Может, не знал. А может, просто не посчитали нужным пригласить. История его появления в нашей семье всегда была покрыта туманом – как старое семейное фото, выцветшее и липкое. То его подкинули грязного, без документов, прямо под дверь бабулиты. То его оставила алкашка-мамашка. То, наоборот, его вырвали из рук этой мамашки, почти в бою.
Севастьяна позже написала книгу о бабушке – ни строчки о нём. Как будто Глеб был ошибкой, которую проще вычеркнуть, чем признать. Но я помню. Он был из нас. Один из нас.
Севастьяна – старшая дочь бабушки. Мать пятерых детей. Вырастила четверых. Боль от утраты одного из сыновей отражалась лишь в седой пряди её чёрных, густых волос. Она была сдержанной, рассудительной, хладнокровной. Пока мама с Анфисой взрывались в порывах гнева, впиваясь друг в друга когтями, Севастьяна натянуто улыбалась и произносила:
– Ребята, давайте жить дружно.
Ледяной океан среди вулканов. Даже на прощании с бабушкой она не проронила ни одной слезы.
Анфиса. Средняя дочь. Хозяйка дома, в котором все собрались. Мама за глаза называла её «чёрной вдовой», ее первый муж – разбился в аварии, второй – погиб в авиакатастрофе. На поминки она приехала с третьим – «условно официальным» – финном по имени Олави. Он не говорил по-русски, но и не нужно было: выражение лица у него было, как у человека, оказавшегося на съёмках документального фильма о выживании среди диких животных.
Анфиса была женщиной-вихрем: вульгарной, прямолинейной, громкой. Она могла закричать, разбить посуду, вцепиться в волосы, как в тряпку. Я до сих пор помню, как однажды, когда мы с Фёдором – младшим сыном Севастьяны – перевели на руки временные татуировки из жвачек, Анфиса заставила нас счищать их ножами для масла.
– У вас будет рак! – кричала она.
– Сама вся в наколках, а детям нельзя даже временную татушку! Что у тебя – не рак, по-твоему? – парировала мама.
Потом, как обычно, случилась драка.
Теперь Анфиса сидела на стуле, не выпуская сигарету, критиковала:
– Аля, у тебя вечно чашки с какими-то разводами…
Из её декольте выглядывала голова русалки – хвост, похоже, застрял где-то в узком проливе между грудей. Автор этой живописи, конечно же, ее брат.
Ричард. Старший сын бабушки. Половину жизни провёл в местах не столь отдалённых. Семейное предание гласило – за «непреднамеренное», благородное преступление. Он, якобы, заступился за друга. Очень рьяно. Подвиг, увы, не оценили: двадцать лет лишения свободы – и никаких медалей.
Его тело покрывали татуировки – гордость и одновременно надписи на развалинах. Он называл себя тату-мастером, хотя, скорее, просто очень хотел им быть. У него были мечты – всегда громкие, как новогодний фейерверк: вечный двигатель, прибор для зарядки души, пепельница, гаснущая от одного взгляда. Всё рушилось из-за «внешних обстоятельств».
Всех их собрала утрата. Казалось бы, не до интриг. Но не тут-то было.
Если вам понравилась книга, поддержите автора, купив полную версию по ссылке ниже.
Продолжить чтение
