Читать онлайн Анна Стейша - Дом, где боль передают по наследству

Я не из тех безотцовщин, которым врут, будто их папа – космонавт. Я из тех, кто в шесть лет уже точно знает: у его отца была другая семья, и он был готов заплатить, чтобы ты не появилась на свет.

Моим воспитанием по очереди занимались все, кто мог выкроить на это время: бабушка, мама, тёти, двоюродные братья, их жёны, отчим – каждый из них оставил след в моей личности. Иногда это был шрам.

Мне почти тридцать. И только сейчас я, как сапёр на минном поле, шаг за шагом учусь жить. Каждый день я понимаю, чего мне не дали в детстве. Я не о куклах и не о новых кроссовках. Я о вещах посерьёзнее – о праве на голос, на слабость, на страх.

Моё счастливое детство закончилось рано. В восемь лет в мою жизнь вошёл отчим. Он проник в мою душу, выжигая всё на своем пути. Он был тем, кого сейчас называют абьюзером. А если без модных слов – тираном, насильником и говнюком, замаскированным под «папу».

Моя бабушка была для меня опорой. Или светом в окне. Или, если честно, единственным взрослым, кто любил меня просто так. Без условий. Без «если ты будешь хорошей девочкой». Если бы не она, не знаю, выжила бы я или стала бы кем-то совсем другим – может, очередной жертвой в фамильном ритуале передачи боли из поколения в поколение.

Своих детей она не баловала. Строгая, холодная, даже жестокая – по рассказам, не по памяти. Со мной она была другой. В те редкие времена, когда мы жили под одной крышей, она ухаживала за мной, как за последним цветком на обочине после ядерной войны.

У меня были дикие, кудрявые волосы, как спутанные корни старого дерева. Бабушка вставала ни свет ни заря, чтобы распутать каждую прядь и заплести меня в порядок. Никто в садике и в школе не догадывался, что за этими идеальными косичками пряталось настоящее гнездо. А ещё – маленькая девочка, которая изо всех сил старалась быть хорошей.

Я не скажу, что мы жили бедно. Но когда в школе раздали анкету с вопросом: «Как бы вы оценили своё материальное положение?» – где-то между «на еду хватает» и «денег хватает на одежду» – я искала пункт: «берём продукты в долг в ближайшем ларьке».

Моя жизнь с бабушкой была не богата, но удивительно теплой. Я не чувствовала бедности, пока она была рядом. Чай без сахара, курица без кожи, макароны без подливы – это было моё меню, и оно мне нравилось. Не потому, что я следила за фигурой в восемь лет, как до сих пор шутит мой брат. Просто мои вкусы идеально вписывались в семейный бюджет.

Самым счастливым временем была наша тесная однокомнатная жизнь с мамой, бабушкой и моим двоюродным братом. Это было счастье на четырёх квадратных метрах. У меня были подружки, школа, резиночка, в которую я прыгала лучше всех, и чувство, что я – на вершине мира. Тогда я умела быть уверенной. Тогда я ещё не знала, как пахнет страх.

Я не была хулиганкой, но могла поспорить с отличником и победить в скорости чтения. Могла танцевать на кухонном столе и верить, что меня никто не остановит. Еще я верила в маму. Она работала много, но каждый свободный момент была со мной. И я любила её. Тогда. Без сомнений. Без анализа.

Всё изменилось, когда на её работе случилась авария. Она перепутала солярку с бензином, затапливая печку в сторожке. Всё вспыхнуло мгновенно. Пожар – как кара за усталость. Маму забрали в больницу с тяжёлыми ожогами ног. Я боялась потерять её. Ночами молилась кому-то свыше: пусть мамочка останется жива, пусть вернётся ко мне, хоть в бинтах, хоть на костылях, но живая.

Меня услышали. Мама вернулась домой.

Но это уже была не совсем она. Её кожа выглядела как блестящая янтарная конфета и пахла хвойной мазью. Она двигалась осторожно, как будто каждое прикосновение к полу – это контакт с болью. Но глаза… Глаза у неё светились. Не от счастья вернуться домой. От чего-то другого. От кого-то другого.

Вечерами она делилась с бабушкой историями – голосом взахлёб, как подросток после первого поцелуя. Я слышала эти разговоры украдкой, ловила обрывки. Имя не называлось. Но глаза горели.

– Ты теперь выйдешь за него замуж? – спросила я однажды, не выдержав.

– Это ещё бабка надвое сказала, – усмехнулась она.

Но я уже знала. Я не хотела, чтобы она выходила за него. Я не знала его имени, не видела лица. Но нутром чувствовала – этот человек разрушит всё. До этого мама уже водила домой «кандидатов в отцы», и ни один из них не вызывал во мне тревоги. Этот – вызывал страх. Слёзы сами лились, стоило подумать о нём. Мама списывала на ревность:

– Я по-прежнему тебя люблю. Я всегда буду с тобой!

Так она впервые обманула меня.

Вскоре она переехала к нему в другой город. Точнее – в деревню. Меня оставили с бабушкой и братом. Связи не было. Телефон – непозволительная роскошь. Мы не виделись несколько месяцев. Но я продолжала жить в своём детстве – полном друзей, школы, бабушкиного борща и разговоров по душам.

В последний учебный день перед зимними каникулами в школе был концерт. После мы шли домой нашей дворовой бандой – смеялись, толкались, строили планы на каникулы. И тут кто-то крикнул:

– Смотрите, звезда падает! Загадывайте желание!

Я не сомневалась ни секунды:

– Пожалуйста, пусть мама приедет! Пусть мама…

Когда я открыла дверь, из квартиры тянулся запах свежеиспечённых пирожков. Бабушка готовила их только к праздникам. И да, была причина: приехала мама. Она как-будто материализовалась из моего желания прямиком на кухню. Я бросилась к ней, вцепилась руками, как в спасательный круг:

– Мама!!!

– Больше мы не расстанемся, – сказала она. – Будешь теперь жить с нами. Кстати, познакомься. Это Диабло.

За маминой спиной появилось лицо с улыбкой, растянутой до ушей, но пронизывающими холодом голубыми глазами.

Так лучший вечер того года стал худшим вечером моей жизни…

Улыбка Диабло не вызывала у нас с бабушкой никакого доверия, хотя он изо всех сил пытался произвести впечатление галантного джентльмена: интересовался бабушкиным здоровьем, моими успехами в школе, осыпал маму комплиментами, словно конфетти. Он даже вызвал такси, чтобы перевезти мои вещи в свою деревню – и, как показало время, это была самая дорогая услуга, которую он когда-либо нам оказал.

Теперь я понимаю: он расставлял ловушки любви, и мама с восторгом в них шагала.. Он знал, на какие кнопки давить. А мама – знала, как поддаваться.

Мы приехали к невзрачному двухэтажному кирпичному дому. Он напоминал одну из тех заброшек, по которым мы с братом лазали во дворе. Только оказалось, что он наполовину жилой. Диабло занимал двухкомнатную квартиру с крошечной кухней и… уличным туалетом. Я даже не представляла, что такие бывают при квартирах. Но, видимо, здесь это было нормой. Как и отсутствие ванны. Вместо неё – банные субботы в доме его матери, бабы Саши.

В первое же посещение я познакомилась с его семьёй – они казались колонией, занявшей окрестности: братья, жёны братьев, дети. Целый клан. В центре этого мира стояла она – баба Саша. Почти не покидая хутора, она держала всех в железной хватке. Стоило ей посмотреть не тем глазом – и Диабло превращался в школьника, запнувшегося на уроке.

Меня она разглядывала с подозрением, словно изучала под микроскопом:

– Ну и худющая… А эти волосы! Господи, откуда ты эту цыганёнку притащил? – шипела она на сына.

Это была не одна из тех добрых старушек, к которым я привыкла. Я сопровождала маму, когда она разносила пенсию: бабушки встречали нас с конфетами и обнимашками. Эта – только критиковала. Казалось, её единственное увлечение – следить за другими и громко выносить приговор.

Говорят, от холодных матерей рождаются горячие тираны. Диабло был живым доказательством этой теории.

На банных посиделках я впервые увидела классику семейного пьянства. Тогда в моей голове сложилась странная, но чёткая классификация: кто пьёт пиво – добряк, вино – язвительный, водку – злой. Диабло и его мать, конечно, были из последней категории. После нескольких рюмок они с наслаждением обсуждали всех, кого только можно. В том числе – мою бабушку.

– Представляете, эта старуха варит целую курицу, а потом для этой малявки снимает кожу, выбирает, что она будет есть! – хохотал он. – Избаловала! А мне теперь исправлять!

Он не понимал, что это было проявление заботы. Его мать швыряла ему тарелку, словно миску дворовым псам. А Диабло смешило, как бабушка обращалась со мной: ласково, аккуратно, будто боясь испортить.

Меня же злило, что он смеет так говорить о ней. Если бы бабулита это слышала – он остался бы без ушей.

Иногда, в трезвые дни, он приносил с работы сладости. Сажал меня к себе на колени, против моей воли, смачно целовал в щёки. Мне было противно. Его прикосновения – как смирительная рубашка. Не больно. Но мерзко. Я сразу вытирала его слюну с щеки, мама смеялась:

– Он просто хочет найти с тобой общий язык.

Сейчас меня мутит от этой фразы.

Деревня была оторвана от цивилизации. Несколько домов, лес и поля до горизонта. Даже в школу мы ездили на старом пазике – не на весёлом жёлтом автобусе, как я себе представляла. Там не было смеха. Только взгляды и пренебрежение.

В школе меня называли "заморышем", "чушкой", "уродкой". Смеялись. За спиной. В лицо.

Мои волосы – когда-то гордость бабушки – превратились в спутанный вихрь. Я уже не чувствовала себя принцессой. А одноклассники не видели во мне ничего, кроме бомжа.

Их оскорбления, как пыль, въедались в кожу. А дома меня ожидало продолжение: «Анорексичка». «Носатая чурка». «Уродина». Он повторял это при маме, она молчала.

Я назвала эту деревню "Забытым Богом местом". Молиться здесь было бесполезно. Мои слова поднимались к гнилой крыше, путались в ветках облезлых берёз и падали обратно. Господь, казалось, не хотел иметь с этим местом ничего общего.

Отношения с едой стали причиной для войны. Диабло жарил сало, варил макароны в жире, настаивал, чтобы я ела всё. Я настаивала, чтобы он отстал. Он злился, но не отпускал меня из-за стола, пока тарелка не была пустой.

Я стала хитрить: размазывала еду по тарелке, оставляла борозды от вилки на посуде, чтобы создать иллюзию. Остальное прятала в салфетку и скармливала собакам. Он не любил курицу. Мама почему-то тоже перестала её готовить. Я ненавидела свинину. Так мой рацион сузился до хлеба с чаем.

Это продолжалось два месяца. До одного вечера.

Я открыла дверь, ожидая встретить темноту, но на кухне горел свет. Пахло чем-то знакомым – теплом, тестом, домом.

На табурете, как на троне, сидела Она.

– Ты мою внучку голодом моришь, сучий потрох? – пророкотал её голос, словно выстрел.

Бабулита. Моя. Настоящая. Суровая. Спасительная.

Я не сказала ни слова. Просто бросилась к ней. Обняла. И заплакала. Она гладила меня по спине, пока отчитывала Диабло и маму.

Я не помню, что они говорили в ответ. Помню только, как её руки сжались на моей спине, как будто склеивая меня заново. И в этот момент я поняла: Господь всё-таки меня услышал.

Просто, как всегда, ответил её голосом – резким, крепким, моим самым родным.

Бабулита сидела на диване, я устроилась перед ней, спиной – как раньше, когда она плела мне тугие косы. Только теперь волосы были спутаны в гнездо, и расчесывание напоминало пытку. Часа три, не меньше – она тянула, разбирала, причитала.

– Ну конечно, я мать-свинья, не слежу за дочкой, а ты – бабушка-героиня! – бросила мама из дверного проёма. – Вон, с тобой она терпит сидит, а у меня – слёзы, сопли, истерики!