Читать онлайн Наталья Барышникова - Домашний кит
© ГБУК «Издатель», 2015
© Барышникова Н. В., 2015
* * *
Отцу моей мамы Гусакову Михаилу Гордеевичу
Стихи
Когда придет вода
«Достаточно того, что нас никто не вспомнит…»
Достаточно того, что нас никто не вспомнит
Ни через триста лет, ни завтра. А пока
Не хочется всерьез оставить горечь комнат,
Куда перед грозой нагрянут облака.
Где, вечностью дыша, прокуренные книги,
Подобно мудрецам, в сердцах не укорят,
Где ливни при свечах и на виду интриги,
И жизнью правит смерть который год подряд.
Что верности капкан и что любви занозы,
Когда придет вода в пески иных миров?
Достаточно того, что вопреки прогнозам,
Я все еще жива. А ты уже здоров.
«Как высок небосвод…»
Как высок небосвод
В очертаниях прожитых лет!
И мой посох дорожный суров,
Чтоб чужим опереться.
Но доверчиво так
На плече твоем спит арбалет.
Нам бы святость предметов согреть,
Коль грехом не согреться.
Позади материк.
Впереди, обреченно маня,
Старый сад, где покой
С вдохновением трепетно дружен.
И растет твое дерево там же,
Где выжгли меня.
И я выстрою замок свой там,
Где твой напрочь разрушен.
Пусть сулит млечный дождь
Нам одежды с чужого плеча,
Пусть поверят в обман
Обновления ладные кроны.
Нам осталось – идти,
Вспоминая глаза палача.
Упокой его сон
Панихида залетной вороны.
«Не жить, а на виду у света…»
Не жить, а на виду у света
Творить библейские обряды,
Не замечая орден деда
И партизанские обряды.
Твердить три главные молитвы,
Просить прощенья и свободы
И находить штыки и бритвы
Там, где когда-то были воды.
Где, не братаясь и не ссорясь,
Бесповоротно и абсурдно
Они приходят в руки, то есть
Без них бессмысленно и трудно.
Не жалит шмель в пути бесправном
Былые имена и даты:
На берегах о самом главном
Воркуют ангелы-солдаты.
И не клянут судьбы дырявой
Их прародители. Иною
Они проходят год кровавый
Вневременною стороною.
Ржавеет день, темнеет панцирь
Планеты, засыпают вишни.
Смолою склеенные пальцы
Не в силах разрубить Всевышний.
«Еще один пройден день…»
Еще один пройден день
Дорогой разорванных связей,
И выпита старая боль
Уже до нового дна.
А ты выходишь навстречу
Из пепла Европ и Азий –
Значит, опять в потерях
Буду я не одна.
Помнишь – высокие башни,
Помнишь – мосты и листья!
Помнишь – как силился снег
Выбелить мир до небес…
Мы были немного люди,
Мы были немного кисти,
Мы были немного память,
Господи, о Тебе.
Наутро вернутся птицы,
Неся на крыльях посланья.
Мы птицам оставим хлеба
Под окнами наших высот.
И будет радостно здесь.
И будет одно желанье,
Чтоб нас не покинул Тот,
Кто снова придет и спасет.
«Движенье яблок по столу…»
Движенье яблок по столу
Беспечно и необъяснимо.
А это значит – лето мимо.
А мимо лета – не к добру.
Я, может быть, игру пойму,
Когда капканы стиснут горло.
Я мимо лета шла покорно
И пытку с радостью приму.
Я, может быть, войду в поток
Душистых яблок. Мне по силе,
Пока еще не надкусили
И не прославили итог.
«Придумай, пожалуйста, имя этой воде!..»
Придумай, пожалуйста, имя этой воде!
Который день мы в лодке одной плывем,
От пятницы – пять, к середине жизни – к среде.
Хочет и отчество знать водоем.
Может быть, желает он и фамилию и
Гражданство свое обозначить – чтобы забыть…
Тебе же тоже нравится каплей вглубь земли
Просачиваться. А выше – ангелом быть
В то самое время, когда
Бог в горячие руки берет текст,
Отжимает его, как прачка, и вода
Поднимается. И скоро пойдет Ковчег!
«Запах липы в июле горячий…»
Запах липы в июле горячий,
Дождь подходит такой незрячий,
Что из-под очков моих зимних струится
Пресненский вал – навсегда поединки –
Купите-продайте полотна-картинки.
Бьется в портфолио птица.
Голубушка птаха, дуреха,
Девочка крылатая – кроха,
Ты же – не самоубийца?
Я что? Лети к липовым кронам,
Передавай привет пластилиновым воронам
И кричи: «Я Чайка, я птица!»
Но с ними не пересидеть, не разозлиться,
Птица-чайка кружит вокруг сердца.
Я благодарна тебе, моя столица,
Где есть Золотые ворота и памяти дверца.
«Лил дождь, а дядька под зонтом задумал клумбу…»
Лил дождь, а дядька под зонтом задумал клумбу.
Дождь лил и лил, а тот воскресный дядька
(С восьмого этажа, казалось, грубо)
Под окнами мне сад закладывал. Присядь-ка,
Ведь воскресенье, утро – грех долбить
Сырую глину. Рядом экскаватор
(Игрушечный – с восьмого этажа), чтоб подсобить,
Ковшом могучим разрезал экватор.
А, может, это правда – центр земли?
Или Вселенной? Или понемногу
Мы приближали радость, как могли,
Прокладывая в лучшее дорогу?
А на решетках окон воробьи
Пережидали дождь слепой и смелый.
И восхищались дядькой, и могли
Признаться в том, что каждый неумелый
На жердочке пережидает дождь.
И как же они звонко хохотали,
Когда я с дядькой рифмовала вождь!
И плакали они. И улетали.
«Все полудни испытывают на доброту…»
Все полудни испытывают на доброту,
А полночи – на подвиг сна.
Не бойся, что я никогда не приду,
Посмотри в окно – за дождем весна.
Напиши мне письмо, пока пух с тополей
Осыпается – нежен и невесом.
Пусть счастливых осудят тени аллей,
Укорят бездонным своим лицом.
Пусть горбатая кошка падет ничком
Прямо под ноги паре беспечной той.
Чья ж беда, что со мною ты незнаком?
Вот и плакать некому перед бедой.
Но спугнет немяучую мраморный дог
И нашепчет блаженным, что близок час
Под чужие скитанья запрашивать в долг.
Может, завтра, а может быть, прямо сейчас.
«Толпою блажить и цвести беспробудно…»
Толпою блажить и цвести беспробудно
Мелеющим летом и лютой зимой
Дубкам золотистым. А им и нетрудно
Сбираться по долгим дорогам домой.
Речистых прохожих колючие трели,
Молчанье скупое озябших скворцов –
Покуда сияньем своим не согрели
Прорехи трущоб и огрехи дворцов.
Но как ни крути, бесприютны родные
И слепнут от света разлучного дня.
Мы примем за вечность свои выходные.
Какая ни есть, а блаженным – родня.
«Ворочает вьюга пространства полей…»
Ворочает вьюга пространства полей.
Коченея, прошу: скорей!
Ты не думай, родная, что станет теплей
Хоть кому-то от смерти твоей.
Вырастает у ветра шершавый язык,
Широкий, с красным цветком.
Звезда гадает: мужчина, мужик?
И бледнеет над лепестком.
Скулит младенец, храпит до утра
Стареющий пес в дому.
Воды осталось на дне ведра.
Осталось – тебе одному.
А нам на просторах родной земли
Не выжить и не умереть.
Не устоять от горя вдали
Родственниками на треть.
Триптих
Любе Никоновой
1
Этот год не високосный,
Но совсем немилосердный:
Что ни день, то супчик постный,
Что ни ночь, то сон десертный.
Те же самые аккорды,
Тех же красок сочетанья.
Произносит голос гордый
Золотое: «До свиданья!».
И за тяжестью смиренной
Наблюдает некто строгий
Из могилы суверенной
У общественной дороги.
А под небом неуклюжим
Гомон птиц густой, как память.
И млеющие лужи
Между нашими губами.
2
Твой сон глубок. А что в нем проку,
Когда, не разрубив узла,
«Ну вот и вышли на дорогу», –
Ты в пятый день произнесла.
И абрикосом переспелым
Томилось солнце, а за ним
Ты уходила в платье белом,
Едва знакомая родным.
Пусть будут плыть и наши лица
В твоем потоке неземном.
Мы остаемся, как сновидцы,
Как пресный хлеб, сухим вином
Размоченный. И нам все мало
Сырого снега над травой.
Ты улыбалась и не знала,
Что будет день сороковой.
3
Нету зеркала у меня,
Нету взгляда и нету глаз.
Будет дело – не хватит дня.
Было тело – и в добрый час!
Но еще невзначай вернусь
Подтвердить вероятность снов.
Я давно ни в чем не клянусь,
Я давно не имею слов.
Этот голос уже не мой
И слова уже не мои.
Мы согреты дорогой домой.
Мы отпущены годом Змеи.
И теперь только ветер в руках
И дожди в моей голове.
Бирюза на плечах и в стихах.
И молитва последней вдове.
«Даже из неясностей холодных…»
Даже из неясностей холодных
И голодных ясностей продажных,
Из иллюзий зримых и бесплотных
Может получиться радость наша.
Эта ратность то на дачах людных,
То на берегах степных, корявых.
Все лишь потому, что много трудных
Правильных вопросов и неправых
То в моих слепых устах, то в зрячих –
С той же благодатью и тревогой;
Я проснусь от снов твоих горячих,
Чтоб обнять тебя перед дорогой.
«За щепотку жизни неурочной…»
За щепотку жизни неурочной,
За шершавый камешек греха
Мне морочат дешево и прочно
Голову четыре старика.
Мы знакомы были молодыми,
Путались в обыденных вещах –
Горы представляли золотыми,
Выпивая кофе натощак.
А теперь, щадя себя кефиром,
Морщась от вселенской кислоты,
Мы смеемся над бесполым миром
У могильной крошечной плиты,
Над которой памятью о разном –
Близок и немыслимо далек –
Машет алым шарфиком атласным,
Покорив вершины, мотылек.
«На печи, что в дому у Емельки…»
На печи, что в дому у Емельки,
Вечно вкусности, помню сама –
То сухарики, то карамельки,
То великая щучья зима.
За водою идти нам негоже –
Ни на сказку, ни наоборот
Не похожа река, не похожа.
Я вчера перешла ее вброд.
«Угрюмый дождик нечего учить…»
Угрюмый дождик нечего учить
В объятья брать лохмотья ладных крон.
Но ни за что теперь не отличить
Мирских от пластилиновых ворон.
Тут мокрый ворон скажет воронью:
«Конечно, сыро. Но оно и что ж?!»
А мы, не приближенные к вранью,
Перемолчим с тобой и эту ложь.
«Обожженная дождями…»
Обожженная дождями
Жизнь.
И – скалы,
скалы,
скалы.
В обездоленных долинах
Эволюция планеты.
Над московскими мостами
Пролетали аксакалы,
И звенели в римском цирке
Старорусские монеты.
Как исчезнувшие виды,
В янтаре дичали люди.
От улыбки Гераклита
Соловели водолазы.
Увядая, дозревали
Волчьи ягоды на блюде.
А дожди в ковчегах молний
До чего ж голубоглазы.
«Боготвори меня в ночи и в полдень…»
Боготвори меня в ночи и в полдень
И береги меня зимой и летом.
Не обещаю премию и орден
И даже доступ к маленьким секретам.
Не жди на гуще чайной и кофейной
Трофейной правды, лжи бесстыжей тоже!
Не обещаю легкого глинтвейна
И самогона крепкого. О, Боже,
Зачем ты спички положил в ладони?
За что перечить глупости заставил?
Ведь кто-нибудь один из нас утонет,
Переплывая этот век без правил.
«Черный хлеб, а мне светло…»
Черный хлеб, а мне светло –
На приветливом печенье
Много разных приключений –
А с тобою повезло.
Стройки, строчки, супрастин,
Быт гостиничный убогий,
Не горшки ваяли боги,
А того, кто был один.
Нам и в чопорной ночи
На снегах упрямо-строгих
Будут сниться хлеба крохи
И младенцы у печи.
Пригласи меня к столу,
Разломи ржаную жалость,
Жертвенную, чтоб осталось
Много крошек на полу.
Как зовут тебя в миру,
Это я запомню тоже.
И смиренье губ. О, боже,
Все с собою заберу.
«Вечер очнется в печи огарком…»
Вечер очнется в печи огарком,
Ночь ощетинит бок.
Бродит луна по безлюдным паркам
И улыбается Бог
Рыжему псу в этом сне зловещем,
Который кажется днем
Знакомой и никчемной вещью,
Чужой – чтоб забыть о нем.
И погоняет коней усталость,
Черепом чуя змею.
С кого же теперь взимаешь за старость
Несбывшуюся мою?
«Грехи отпущены, и поздно…»
Грехи отпущены, и поздно
На чайной гуще ворожить.
На небе холодно и звездно,
А посему – придется жить.
Менять перчатки и береты,
Делиться хлебом и вином,
Хранить великие секреты
Хотя бы в зернышке ржаном,
Мечтать о домике в деревне –
О незатейливом. Иметь
Достоинства весталки древней
И право пошлое на смерть.
«На севере веселый дождик лил…»
На севере веселый дождик лил
Недолго, минут двадцать-полчаса;
Начальник подчиненную хвалил,
Как свойственно начальству, – за глаза.
Кончался день рабочий. Все зонты
Дежурные разобраны давно.
Честной народ переходил на «ты»,
В пив-бары направляясь и в кино,
Когда на юге бил неслабый град,
Срывало крыши даже у людей.
В бескрышном доме пил аристократ
За здрав природы, в упомян идей.
Вздымались кроны, дерева пошли
И тут же пали – завершен парад!
Скулили птицы – молнии их жгли.
Премьер-министр не выдавал наград.
То холодел, то в жар был впасть готов
Один из самых русских городов.
Похожие книги
