Домой! Магдагачи. Рассказы и очерки магдагачинцев - страница 18

– Ну, а как он идёт, если нет ног? – завожу Лёньку вопросом в тупик.

– Я их не вижу, – хитрит, улыбаясь.

А другие видят… Вот и зелёную звезду я вижу! Как ты не понимаешь, зелёный свет – это свобода, это приглашение: пожалуйста, отращивайте крылья и прилетайте ко мне.

– Ничего не выйдет, не вырастут у тебя крылья.

– Это почему-же?

– Кожу не пробьют.

– Хочешь сказать, что я толстокожая?

– Вынужден признать, – вздыхает Лёнька и с опаской отодвигается. Я выхватываю у него палку и гонюсь за этим юрким, худым мальчишкой, моим соседом и постоянным спутником во всех уличных делах. И школьных тоже… Но, к сожалению, не в последующей жизни. Закрутилось, завертелось – учёба, карьера, замужество, дети – и всё это далеко-далеко от родных мест. Прошло лет 25. Однажды получаю сообщение, что моя бывшая школьная подруга оставила мир и не одна, а вместе с будущим малышом. Это была трагедия, которая собрала многих нас в родном посёлке. Всё перемешалось – горечь события, радость узнавания, неожиданные встречи, одна из которых – с Лёнькой.

Холодный ноябрь. Суета женщин в тепляке – (так на местном языке называется отдельно стоящая бревенчатая зимняя кухня) идёт подготовка к поминальному обеду. Я в помощницах. Какой-то мужчина заносит дрова и я вначале не обращаю на него внимания.

– Лёнь, а ну, глянь, кто это у печи стоит?

– Валька Кабанова, что ли?

– А если вглядеться?

Я улыбаюсь, Лёнька выдыхает: «Черёмушка!..» Так когда-то он прозвал меня из-за любви к цветущей черёмухе и каждой весной приносил мне её охапками. К вечеру после обеда люди стали расходиться, но поговорить не удавалось.

– Приходи к матери, я ей обещал воды наносить.

– Баба Шура жива?

– Жива. Тебе обрадуется, увидишь.

…Баба Шура молча разглядывает меня, гладит по голове, и, сняв очки, произносит: «На маму похожа». Пока ожидаем её сына, торопливо рассказывает о нём.

– Лёнька-то мой на инженера лесного хозяйства выучился, в начальниках ходил. На севере области жил, там и женился. Сынок народился, весь в моего Павла, мужа, значит, и имечко то же… Но только сноха непутёвой оказалась. Пристрастилась к винишку-то, пока муж по командировкам, да на производстве. Не стало семьи. Материнства её лишили, а Лёнька, значит, за сына и – ко мне.

Людку Матющенко помнишь? Она ж с детства за Лёнькой – хвостиком… Узнала, что он в посёлке, и рванула аж из Красноярска сюда. Посмотрела я на неё – мужик, да и только. Кулачищи – во! Грудями придавить может. А внучок привязался к ней. Если долго не приходила, спрашивал: «Где мама?» Мне холодно и слёзно было от этого, видела ведь, как Лёнька шарахался от неё.

Время шло, внук подрос, стал бегать к Людке, задерживался у неё надолго. Как-то вечером она пришла и сообщила, что у Павлика температура – ангина, будет лечить его сама. Лёнька рыкнул: «Ага, щас…» и пошёл за сыном. А вернулся только утром. Спаровались, значит, – подумала я. В конце дня сын собрал вещи, обнял меня и ушёл. Молча. К ней….

Людка через год девчонку родила. Большая уже, 12 лет. Шибко она привязана к отцу. А у меня к нему – жаль. Криво как-то всё получилось. Вот такое наше пожитьё, Черёмушка.

– Баб Шур, а вы-то откуда знаете?

– Ой, я ж с глазами, поди! Он же, паразит, черёмуху и у меня в палисаднике выламывал… Давай-ка чайку попьём, я его с мелиссой заварила, а Лёнька уже наносил воду в тепляк, слышь, вёдрами громыхнул, щас зайдёт.

За чаем баба Шура вспоминает покойного мужа, у которого отняли ногу – «гагрена приключилась», детей, которые давно разъехались и «носа не кажуть», нахваливает Лёньку, а он всё порывается перехватить инициативу разговора, но не получается. Потом выходит покурить на крыльцо, я убираю посуду и, попрощавшись, выхожу следом за ним. Ко мне подбегает пёс и сдержанно рычит.