Костян, помнится, все к Томочке подкатывал с полным отсутствием серьезных намерений. Она это понимала и на ухаживания не велась. А когда узнала, что Костяна не стало, белугой заревела…
Сколько ж Костяну было лет? Валерке – пятнадцатый год. Значит, Костяну двадцать третий. Он Валерке всегда казался мудрым и взрослым. А сейчас думается – совсем пацан был, что он в своей жизни успел увидеть?
– Знаешь что, Валерка, – сказал он как-то раз, ночью, когда они по-братски квасили пиво с глазу на глаз. В такие моменты разговор по душам неминуем, – я вот сейчас диплом получу… На счету уже реальная сумма… Рвануть хочу нахрен туда, где зимы не такие долгие, а весны не такие слякотные, где никто меня не знает. На работу нормальную устроиться. Квартиру купить. Жениться на хорошей девчонке… Отпуск согласно штатному расписанию… Никакого тебе автостопа, никакой наркоты, никакого риска, никаких разборок… Порядочный российский бюргер… Бильярд с коллегами по субботам… «Аншлаг» в обнимку с женой зимними вечерами… Детишек завести годам к тридцати. Дети, брат, это спасение… Это люди, которые будут любить меня. За то, что я есть. Просто так. Жить хочется, Валерка… Спой мне эту… «Последнюю»… О любви…
…Они с Татьяной догуляли до Летнего сада, прошлись по краю набережной под шатром деревьев, вышли к домику Петра, повернули на боковую аллейку. Здесь было тихо и безлюдно.
– Пой, – сказала Татьяна, усаживаясь на скамейку. Валерка расчехлил гитару, взял аккорд, проверяя настройку. – Пой, чего душа просит.
– Ты слышишь, ты слышишь, как сердце стучится, стучится? По окнам, по окнам, по крыше, как дождик… Мой нерв на исходе. Последняя капля, последний луч света. Последний стук сердца…
– Ля бемоль в четвертом такте…
Валерка резким движением заглушил струны, вскинул голову. Неподалеку стоял среднего роста узколицый мужик в косухе. В зубах – сигарета, руки – в карманах.
– В принципе, неплохо снял. Но вот попробуй с ля бемоль, разницу услышишь. Дай-ка, покажу. – Мужик протянул руку, взял у Валерки гитару. Валерка отдал наглому дядьке инструмент – ему стало любопытно.
– Ты видишь, ты видишь, – не выпуская из зубов сигареты, пропел вполголоса дядька, – умирает в огне преисподней сиреневый мальчик. Он сильно напуган, подавлен. Он пишет картину собственной кровью, своими слезами и просит прощенья…
– Действительно, интересный нюанс, – согласился Валерка, – соляк в проигрыше можете?
– Могу, – дядька без рисовки сыграл довольно сложное соло. Потом вернул Валерке гитару.
– Может, по пивку? – спросил он.
Валерка переглянулся с Татьяной и протянул дядьке ладонь.
– Валерий.
– Найк, – ответил дядька крепким рукопожатием.
…Как они надрались!
…Пели песни на Марсовом поле…
…Прыгали с парапетов Дворцовой набережной. Хорошо, что не в Неву…
…Вальс танцевали у Александрийского столба…
…Встретили в каком-то скверике компанию подростков с гитарой, познакомились…
Те пили вино из пластикового пакета с краником. Технология была проста: один задирал голову, другой открывал краник так, чтобы вино лилось прямо в рот другу…
…Лабали с ними уже на двух гитарах, чтобы ритм и соло…
– Вася! Ты знаешь, на кого ты похож? – хохотала Татьяна.
Один из них – Вася – златокудрый, с рязанской хитрющей физиономией, в клетчатых брюках-дудочках и с потрепанным саквояжиком девятнадцатого века закатывал глаза и стонал «И ты, Брут!»
– Вась, сделай мне приятное!
