– Нет, конечно, – смущенно ответил Пафнутий, но само смущение его свидетельствовало об обратном. Видимо, битый жизнью и переживший на своём веку всякое, он допускал и такое предательство. Он хотел закурить сигарету, но тут же выбросил её в траву, прорвав нечаянно оболочку, когда разминал её. – А вот Ральфа они забрали. Он бегал свободно и кинулся к Грине ласкаться. А тот, не будь дураком, сразу запихал его в машину!
Упрекать старика, что он позволил забрать полюбившегося нам пса, язык не поворачивался. Он и так сделал много! А вот мы, действительно, дураки и подлецы!
До позднего вечера Вероника не выходила из спальни и никого не впускала.
Я поскребся в дверь и негодующе прокричал, что Гриня сволочь и враль, и что рано или поздно я его настигну и сделаю из него палкой бо отбивную котлету!
Дверь не открылась, но рыдания прекратились.
Андрей тоже подошел к двери и робко постучавшись, попросил прощения за неразумно сказанные давеча слова. Вероника не ответила.
Тогда Андрей попрощался с ней, а затем и с нами, и, прихватив пойманного утром карпа, уехал домой, пообещав прослеживать ситуацию и своевременно нам помогать.
Я же остался думать, как мне ловчее застигнуть Григория одного и выудить обратно Ральфа, но ничего путного не придумал.
Остаток дня мы с Пафнутием пробездельничали у костра, над которым висел котелок с варившейся перловкой. Не знаю, сознательно или бессознательно, но мне захотелось именно этой, известной своей калорийностью, ячменной каши, которой кормили гладиаторов Древнего Рима.
Чтобы каша была вкусней и усвояемей, её надо варить очень долго на медленном огне, пока шрапнель не превратится в размазню.
Пока каша варилась, мой собеседник рассказал всё, что знал о прошлом Вероники.
Сам я её никогда ни о чём не спрашивал и даже не знал фамилии.
А фамилия оказалась интересная, будто у какой-то галицийской княжны – Ямпольская-Гирич!
Когда на завершающем этапе приготовления каши мы открывали банку с тушенкой, из ворот вышла Вероника. Вопреки нашим ожиданиям она направилась не к костру, а вниз, к озеру. На плече у неё, как я понял, было большое свернутое полотенце.
– Иди к ней! – сказал Пафнутий. – Ты сейчас там нужнее. Кашу я и без тебя доварю.
– Боишься, что утопится?
– Кто её знает? Всяко бывает. А коли обнимешь, оно и лучше будет!
– Кому лучше? А ну как даст разá, так и вытаращишь глаза!.. Поди, думает, что мы её подставили.
– Иди, не бойся! Она тебя любит.
– Это она сама тебе сказала?
– То ли у меня глаз нет! А вот ты её не любишь, всё время о чём-то другом думаешь.
– Я её тоже люблю. Только по своим понятиям и в меру своих возможностей.
– Это как?
– Не буду объяснять. Это деликатная тема.
– Ну иди, коли так! Только поделикатней будь и поласковей!
Поласковей! С Вероникой, как с пантерой – не знаешь, понравится ли ей моя ласка или вызовет ответную агрессию!
Когда я подошел к месту купания, Вероника уже выходила из озера, облитая лунным светом и сверкая перламутровыми каплями воды.
Я обернул её плечи большим махровым полотенцем и прижал к себе, прохладную и чистую.
Тело её напряглось… и расслабилось лишь после того, как я дал утвердительный ответ на её вопрос: правду ли я сказал, когда стоял у двери?
Ночь мы провели вместе, обнявшись нежно и непорочно. Правда, нежность была условной: Вероника держала меня будто в тисках: стоило мне пошевелиться, как она усиливала давление.
