– Что случилось, мама? – я спрашиваю устало и, срывая с шеи
доставшую за вечер бабочку, приваливаюсь спиной к двери.
За которой Кира.
И её обещание лучшего секса, что сейчас, кажется, медным
тазом накроется.
– Надеюсь, она хотя бы не заразная, – матушка, помолчав,
молвит холодно, морщится выразительно. – Я была лучшего о тебе мнения, сын. Ты
меня весьма огорчил. Оказывается, мы с твоим покойным отцом так и не смогли
привить тебе чувство прекрасного, воспитать…
– Мам, – я обрываю её досадливо, – не начинай. Ты зачем
приехала?
Она кидает острый взгляд и обиженно поджимает губы.
Чёрт.
Что стоило промолчать?
Теперь будет минимум часовая лекция о худшем сыне на свете,
в которого было столько вложено и всё впустую.
Ничьи ожидания я не оправдал.
По стопам отца в науку и физику не пошёл, чаянья матери на
славу Листа и Шопена угробил, а под конец поступил вопреки всем на
архитектурный. Занимаюсь теперь непонятно чем, разъезжая почему-то по стройкам
и общаясь с какими-то люмпенами, что только пьют и выражаются хуже сапожников и
портовых грузчиков вместе взятых.
Вот только… мать меня удивляет.
И вместо отрепетированной годами речи она вздыхает, дёргает
уголком губ, что для неё признак высшего волнения:
– Элиза пропала.
– Опять?
Я хмурюсь, подаюсь к матери.
Проклятье.
Стоило догадаться самому.
Не забывать, пусть последние два месяц и прошли спокойно,
дали надежду на лучшее. На то, что Лизка – или, как упрямо её величает наша
матушка, Элиза – образумилась. Пришла в себя после смерти отца в день её
рождения, когда мёртвым в кабинете она его нашла.
Тромб оторвался внезапно.
И месяц после мы боялись оставить Лизку одну, переживали её
истерики, слёзы, нервный смех, что оборвались враз. Закончились в одно утро,
когда она спустилась к завтраку непрошибаемо спокойной, ярко-накрашенной и
пошло одетой. Объявила, что теперь взрослая и мы ей не указ.
Конечно.
Взрослые ведь забивают на учебу и экзамены. Торчат в клубах
и квартирах друзей, что больше напоминают притоны. Не ночуют дома сутками и
встречаются с теми, от кого следует держаться подальше даже на мой демократичный
взгляд. Все эти полгода я с завидным постоянством ищу её по всему городу,
поднимаю на уши знакомых, вытаскиваю из клубов и воспитательные беседы провожу.
– Стас, на этот раз всё серьёзно! – мама, не сдерживаясь, восклицает.
Смотрит с укором.
В прошлый раз тоже было серьёзно.
И позапрошлый.
И поза-поза… тоже.
Сколько раз я уже находил её в полубессознательном состоянии
на протертом диване у очередных друзей где-то на окраине города?
Это всегда серьёзно.
Страшно, потому что, поднимаясь в очередной клоповник,
прокуренный травой и заросший грязью, я никогда не знаю в каком состоянии найду
Лизку.
Тоже обкуренной? Обколотой? Изнасилованной?
Живой?
Привезя её домой первый раз, я сказал матери, что надо идти
к психологу, психиатру или какие там ещё мозгоправы существуют. Посадить Лизавету
Ильиничну под домашний арест, а лучше отправить учиться в закрытую школу.
Чтобы даже связи с её нынешними дружками не было.
Особенно с её фриком, Вестом, прости господи, из-за разбитой
рожи которого Лизка до сих пор отказывается разговаривать со мной.
Она вообще меня ненавидит.
Я ведь порчу ей жизнь.
– Стас, мне позвонила её подруга, Летта, час назад и… они
все в клубе были. Элиза отошла до дамской комнаты и не вернулась, – голос
матери срывается, дрожит непривычно. – Они её искать начали. Кто-то сказал, что
она уехала с каким-то… Стас, найди её, пожалуйста.
