Малин была коренной стокгольмчанкой и в свои шестьдесят семь лет имела неиссякаемый арсенал житейских историй, которыми всегда была готова поделиться. В молодости она прожила несколько лет в небольшом городке в долине Луары, поэтому отлично говорила по-французски и радовалась возможности попрактиковать речь со мной. Каким ветром ее туда занесло – я так до конца и не понял, но подозревал неразделенную любовь, о которой она не спешила распространяться. Она всю жизнь проработала учительницей начальных классов, но несмотря на столь классическую профессию, ее жизнь таковой назвать было нельзя. Малин много путешествовала и, судя по ее рассказам, в лучшие годы вела довольно богемный образ жизни, не отягощая себя лишними обязанностями.
«Видишь вон ту банку с рисом?» – однажды спросила она у меня, указывая на стеклянный бочонок на кухонной полке, на три четверти заполненный белым рисом.
«Вижу».
«Так вот, я купила эту банку еще в студенческую пору. Каждый раз, когда я заводила нового любовника, я бросала в нее рисовое зернышко, и смотри на результат! Благо, в ней еще осталось место: передо мной как минимум добрых два десятка лет, как раз заполню до края», – непринужденным тоном сказала она.
Я растерянно смотрел на нее, пытаясь понять, шутит она или нет. Тогда она расхохоталась таким смехом, что из ее глаз брызнули слезы, и долго не могла остановиться. Я так никогда и не узнал, какая доля правды была в сказанном, но подозревал, что она определенно присутствовала.
Малин с первых дней нашего знакомства называла меня «сынок». С тех пор, как я в последний раз слышал это слово в свой адрес, прошла целая вечность, и теперь оно звучало для меня очень странно, но я не сопротивлялся. Своих детей у нее не было, и иногда я чувствовал ее боль, но она всегда умело отшучивалась и переводила тему. «Если бы у меня были свои дети, вряд ли бы мне захотелось вытирать сопли чужим. Я бы прожила эгоистичную жизнь мамочки, обожающей своего отпрыска, у которой не остается времени ни на что другое. А так я полезна обществу: помогаю людям отдохнуть от маленьких монстров, о которых они так мечтали и на которых у них порой не хватает сил. И мне приятно, и им полезно. Разве плохо?»
Мало-помалу мои отношения с Малин перешли из формальных в дружеские, и она стала для меня по-настоящему родным человеком. Я часто засиживался у нее, когда приезжал забирать дочерей, с упоением слушая рассказы о былых временах. Она любила показывать фотографии мест, где побывала, в деталях описывая свои путешествия. Я восхищался ее феноменальной памятью, способной спустя годы хранить названия улиц, на которых она жила, и номера автобусов, которыми ездила. С пожелтевших снимков ее альбомов на меня смотрела очаровательная блондинка с головокружительной улыбкой.
«Хорошо, что я тебе гожусь в матери, и грудь у меня висит до пупа. Встреть ты меня лет сорок назад, ты бы точно в меня влюбился!» – как-то сказала она мне, заливаясь своим задорным, бросающим вызов годам смехом. Я засмеялся в ответ, соглашаясь, что, скорее всего, так бы и случилось.
В то субботнее утро я зашел в залитую утренним светом гостиную и, не дожидаясь приглашения, сел за стол. К привычному запаху специй и лакрицы, которыми всегда пахло в доме у Малин, примешивался аромат свежезаваренного кофе.
– Несмотря на то, что старухам положено рано вставать, я, между прочим, иногда тоже люблю поваляться в постели. Так что тебе повезло, что я уже на ногах и даже успела сварить кофе. Будешь?
