Двадцатый век Натальи Храмцовой - страница 21

В Суздале мы были у них в гостях в 1936 году. Я влюбилась в Суздаль, пешком переходила речку Каменку, играла с разновозрастными детьми (мне было 8 лет). Слушала «Очи чёрные, очи страстные» в исполнении князя Голицына (это была французская пластинка, привезённая кем-то к соседям). Потом я слушала, как дядюшка пел не только французские, но и русские шансоньетки. И ещё к тёте Наде приходила гостья, которая ей шила и у которой был хороший голос, она играла на гитаре и пела те песни, которые я потом услышала в «Гавани» («В нашу гавань заходили корабли» – Г.Д.).

Когда мы вернулись сюда, я привела в ужас свою воспитательницу, интеллигентнейшую старушку Елизавету Яковлевну (по доброте могу её сравнить только с Дмитрием Ивановичем Архангельским). Когда я ей спела: «Одна вдова-профессорша три двойни родила и сорок восемь месяцев беременна была…» Когда я ей спела «Девушка из маленькой таверны…» Когда я ей изобразила «Очи чёрные» (это при полном отсутствии слуха)… То бедная Елизавета Яковлевна принимала валерьянку. «Стоило отпустить ребёнка на полтора месяца!..»

Когда дядюшку арестовали, тётка приехала сюда. Поселилась не у нас (с нами ещё жил Вадим), а в нашем дворе. И дожидалась дядю Валю, который вернулся во время войны. Здесь как раз организовали юннатскую станцию и его взяли заведующим. У него работала Марья Дмитриевна Пушкина, говорят, родственница Александра Сергеевича. Они ходили по этой самой юннатской станции (это примерно там, где теперь Дворец пионеров) и разговаривали по-французски.

У него были очень хорошие ребята. Росло всё, что угодно. Цветок дельфиниум я впервые увидела там. Впервые попробовала сладкий болгарский перец (правда, мне, как назло, попался горький, и я долго потом вымачивала свой язык под краном).

Как его после заключения взяли на руководящую должность, не знаю. Эта станция юннатов, по-моему, подчинялась Дому пионеров, а там одно время руководил очень добрый человек – такой Маслюков. Правда, выпивающий, но очень добрый. Возможно, это он принял дядюшку, но я не уверена.

Умер Валентин Владимирович в конце февраля 1972 года.

4 мая 1998 года. Наталья Сергеевна – А.С. Бутурлину в Москву.

(…) Наступают предпраздничные дни. С Первомаем я и раньше как-то не очень поздравляла, а нынче… Помните, на транспарантах, на открытках были слова: «Мир, труд, май». Так у нас всё это в наличии. Май – вон он, за окном. Потеплело наконец-то, почки распускаются, птички поют, грязь высохла, зато пыль и мусор пляшут уже почти по-летнему. Мир – хрупкий, но пока на близлежащих землях есть и нарушается лишь пьяными драками и плохими дядями-киллерами.

Труд – вот уж чего навалом даже у одинокой пенсионерки. Надо мыть окна, вычистить, выстирать и убрать зимние вещи. Выбраться на кладбища – старое и новое – и привести в порядок могилы родных. Это святой и самый главный труд. На старом кладбище, где лежат дед, бабушка и папа, побывала на родительскую. Потом похолодало, а моя подруга, с которой мы вместе ездим на кладбище, зачихала. А у меня же внезапно началась бурная «светская жизнь» – меня посещают редкие гостьи, и я тоже уже была у двух приятельниц. Ещё раз поняла, что из всех органов у меня лучше всего работает язык. Но писать не умею, получается нескладно, «что» и «который» так и норовят оказаться в некрасивой близости.

Одна из приезжих дам подарила три книги. Больше всего порадовала переписка Б. Пастернака с его первой женой. Воспоминания вечно – pardon – выпендривающегося А. Вознесенского, могут быть и любопытны, но, пожалуй, не более того; не знаю, каковы будут рассказы В. Аксёнова. Когда-то был оригинален и свеж, «Остров Крым» чем-то противно напоминал благополучно забытого Виля Липатова.