Двадцатый век Натальи Храмцовой - страница 25

К маме ходили совершенно другие люди. Во-первых, естественно, женщины, интеллигентные. Одна потеряла мужа во время репрессий. У другой муж умер задолго до того – от туберкулёза.

Когда папа начинал петь, скажем, «Нас венчали не в церкви», мама умоляюще просила: «Пожалуйста, не пой». – «А почему? «Где поют, садись смелей, песен нет у злых людей…» Мама сердито: «У тебя слуха нет!»

При этом папочка мой абсолютно не чувствовал природу. Он выходил в палисадник, поднимал очки… Мама ему говорила: «Посмотри, какие цветы». – «Да… Это что, кактус?» И всё, на этом всё кончалось.

19 октября 1998 года. Наталья Сергеевна – А.С. Бутурлину в Москву.

Дорогой Александр Сергеевич!

Спасибо за поздравление, память и добрые слова – Вам и Галине Павловне. Письмо пришло в канун моего дня рождения, приняла его как дорогой подарок – весть от доброго, живого, тонкого и умного человека. Простите, что больше месяца не отвечала на Ваше письмо от 30.08.98 – получила его 12 сентября.

Всё время шла гнусная и низменная нервотрёпка, безденежье, «борьба за выживание» на бытовом уровне. Что может быть унизительнее? Вот и не получилось последовать совету любимого Б. Окуджавы: «Давай, брат, отрешимся, давай, брат, воспарим». Написать человеческое письмо – для этого и надо немного «отрешиться».

Что написать о себе? Как всегда, после дня рождения – хорошее настроение и приличное самочувствие. В этот день друзья, приятельницы и знакомые проявляют внимание, говорят хорошие слова, дарят подарки. Я же громко мурлыкаю (мурлычу?), как сытая кошка, которую чешут за ухом.

(…) Вообще было приятно, что много людей ещё помнят меня, во всяком случае вспоминают в день рождения.

Вместе с Вашим письмом и ещё тремя поздравлениями пришёл перевод аж на 300 р.! А у меня вся наличность – 6 р. Со всей возможной быстротой потрусила на почту, а там мне: «Денег нет, когда будут – не знаем». Сегодня вечером позвонили: «Приходите». Получила. Сразу дала в долг Ире и соседке – обе сидят без гроша.

(…) Всё время искала «положительных эмоций» – больше всего находила покоя и утешения в природе, довольно много гуляла по городу – «бескорыстно», т.е. без визитов в магазины, т.к. денег-то не было. Стояли дивные дни – сначала золотой осени, потом осени серенькой, листопадной, с короткими дождями, последним теплом. Она не была похожа на осень в лесу или в деревне или в парках у царских дворцов – в Пушкине или Павловске. Но в осени провинциального города, есть особая, скромная прелесть и уют.

Другой источник, дающий забвение и утешение – книги. Интересно, что детективы (даже такой приличный автор как Симеон) действовали куда менее эффективно, чем «Мёртвые души», стихи Мандельштама и Сенека, Сократ, самозванка 18 в., г-н Моцарт в книге Э. Радзинского.

Телевизор чаще всего пугал, возмущал и приводил в отчаяние, так же, как и газеты. В оценке наших политиков и положения бедной нашей России я много скептичнее и пессимистичнее Вас (…)

Ельцина больше жалею, он поразительно напоминает Брежнева периода маразма, и речь такая же замедленная и пустая. Только челюсть не вываливается. А затея его с Кириенко (ведь как настаивал на этой именно кандидатуре!) оказалась «дохлым номером». Черномырдина спасать-то не надо было, он сразу стал косить глазом на «президентский трон».

«Протестовать и демонстрировать сейчас безопасно», – пишете Вы. По-моему, это верно только отчасти. Кого можно всячески ругать, орать «долой» и во имя этого выходить на улицы? Президента. Потому что стар, болен и слаб! Правительство. Потому что беспомощно, неумело и по сути безвластно. Протестуют ли рабочие, у которых дети голодают, против своего директора, дважды в год отдыхающего на Канарах и построившего в том же году роскошный особняк? В исключительных случаях. Директор – реальная власть, он взашей бастующих пролетариев очень просто за ворота вытолкает. А ведь знают, что начальник их очень хорошо живёт за их счёт. Ненавидят, но боятся. И идут за коммунистами – они-то мастера в «организации масс» и в заверениях «всё отобрать и поделить».