Поймал ее губы, пахнувшие им так остро, повторяя ее урок "поцелуя, который как секс". Марина дрожала, одетая, упираясь ему в грудь сосками, твердыми, как камешки.
— Маленькая хулиганка.
Кивнула, снова прижимая всем телом его к той стене. Уже теплой.
— Какое восхитительное платье, – снова раздвинул его, будто занавес на трагической сцене.
Обе руки на груди, два соска между пальцев дуэтом впиваются в руки, словно прося: "Забери нас!"
— Такая горячая, – вспомнил пламя губ на стволе, обжигавшее, как жерло вулкана, вздрагивая от вновь нахлынувшего возбуждения. – Такая страстная – моя девочка.
Из его уст впервые прозвучало "моя" — утвердительно и уверенно. То ли признание, то ли призыв, никто из них еще не понял. Но Марина снова кивнула, соглашаясь, забывая, что он ее не видит. "Твоя". Не иначе.
Руки исчезли, мгновение спустя раздвигая подол снизу, этот путь они уже отлично знали. Секунда, и Марина, подхваченная ими, взлетела, успев лишь схватиться за твердую опору его шеи руками, повиснуть и, согнув колени, опуститься, нанизавшись на ждавший ее твердый ствол, будто на копье. Очень метко и мягко. Неудивительно – она была не просто готова, а вся в нетерпении. Ей показалось, что Арат не закончится в ней никогда. Пронзит до самого затылка. Глубже, глубже, до боли, до хруста! Медленно, раздвигая Марину, как створки устрицы. Разводя колени так широко, насколько вообще это было возможно. Порывисто вышел, заставив рычать ее, как совсем недавно он сам тут рычал. Его пальцы, державшие девушку под ягодицы, вдруг тоже продвинулись вглубь, пробегаясь по всем точкам ее женственности, словно по клавишам рояля, играя сонату любви. Их любви, только их. Ведь она же – его?
Марину выгнуло, точно натянутый лук. Гулкий стон прозвучал таким звуком, как будто бы все темное, что было в ней, взвыло. Вцепилась в плечи мучителя пальцами до боли, до судорог. Толчок – он выбивал из нее душу, словно шомполом из пушки. Точно поршень – медленно и жестоко. Особенно жестоко – покидая. С каждым разом она сиротела, не желая отпускать, не в силах расстаться. Казалось, у Марины отнимали целую ее половину. Он выходил на секунду весь, целиком, и замирал, словно прислушивался – позовет ли обратно.
— Останься, – выдохнула или просто так громко подумала?
И все изменилось. Вышел, развернул ее в воздухе, играя ей, как жонглер мячиком. Заставил упереться руками в ту самую стенку, пальцами гладя соски, схватил за волосы, намотав их на руку.
В шею прорычал ей, горячо и порочно:
— Остаться? Твоим?
— Да, моим, – сейчас между ними не было места для лжи. Только правда. Не было места для фальши – одно откровение.
Рука на спине оглаживает ее, словно кошку. Прогибает. Наполнил до самого края, до рамок возможных приличий, как игристым вином бокал. Ощутив на своих ягодицах горячий порыв его живота – зажала. Не пустит. Он понял, рыкнув ей в спину, подняв к себе, ладонью за шею, прижимая спиной. Затылок на его плече, выгнула гибкую спину. Мужские пальцы на трепещущей шее. Толчок, еще, еще, безумие! Танец в ритме шторма, их вечное танго. Удары, которые она принимала, как голодный зверь.
Из самых дальних уголков Марины поднимался торнадо. Втягивая в воронку вихря все лишние мысли и все размышления. Разметая ненужные фразы. Каждая клеточка тела пела, мощным многоголосьем сметая Марину-вчерашнюю. Неуклюжую, обычную, сомневающуюся в себе, и в нем, и во всем мире. Открывая Марину-возлюбленную. Аврору – Звезду. Марину-великолепную.
