Да. Как снег. Он в последнее время сроднился с этим снегом.
— Пожалуй, буду внезапно. А иначе мама будет волноваться, ты же знаешь ее, дай только волю – поедет встречать хоть в столицу.
— Внезапно? Ух ты! Тогда точно поеду. Давай вот что: я тут покумекаю, свяжемся завтра. В Улан-Баторе встретимся, я захвачу с собой Уянгу. Она давно уже давит мне на мозги – тебя хочет, — Сол поперхнулась, хихикнув, — увидеть.
Ну конечно, "увидеть": Уянга Унабаяр, колоратурное сопрано, пела сейчас в Шанхайской опере Худжу, изучала шанхайский язык и была восходящей звездой. Ее с детства прочили Арату в невесты, еще бы: оба из хороших семей, амбициозны, талантливы. Он, в общем-то, был не против. Девочка умная, красивая, в него так явно влюбленная, почему бы и нет? Казалось бы – и решено, и прекрасно. Только однажды, когда два подростка остались наедине, малышка Уянга вдруг полезла к нему целоваться…
Арат до сих пор помнил этот момент. Содрогнулся. Именно такой был первый его поцелуй. Слюни, чужой язык, ощущение брезгливости. Может, с тех пор он и не хотел постигать эту науку. И только Марина, преподавшая ему тот сладкий урок, была безупречна. А еще он ее просто любил. Ну какая, скажите, Уянга?
— Братец, ты размечтался там что ли? Не волнуйся – точно привезу, она рядом, все слышит.
Проклятие! Хоть оставайся в Москве теперь! Ну да ладно, Монголия явно важнее, а эту оперную диву он как-нибудь отвадит. Придумает потом. Открыл ноутбук, забил в поисковую строку запрос.
— Да, я уже понял. Хорошо, я смотрю, рейс почти еще пуст, проблем с билетами нет, как решишь все – пиши, и я сразу себе забронирую. До связи, Морковка.
И не слушая возмущенного клекотания сестры, Арат отключился. Дел еще было много, а эта новая напасть совершенно вдруг выбила его из равновесия. Как представил себе… Снова вздрогнул. И, злясь, пошел собирать вещи и проверять документы.
Вот и поехал внезапно к родителям.
Снова серый Нью-Йорк.
Еще недавно Марине казалось, что все человеческие муравейники на одно лицо.
Дикий темп, затягивающий, как временная воронка, море огней, океаны людей и это странное ощущение, присущее только огромному городу, безвременье и безпространство. Попав в этот хаос, начинаешь себя ощущать не человеком и личностью – просто песчинкой.
И все же теперь она вдруг поняла, как Москва отличалась от города Большого Яблока. Да, старожилы из почти исчезнувшего племени "коренных москвичей" совершенно справедливо сетовали: старой Москвы больше нет. Но даже у новой Москвы был характер и шарм. Она и пахла иначе: неповторимая, вздорная, гордая, трудолюбивая. Как настоящая русская женщина.
А Нью-Йорк был бездушен. Клетки улиц, серость стен, свет неоновых вывесок. Или она просто скучала? По Москве, по родительскому дому, по кому-то, кто остался там, за океаном?
Реальность не могла, не хотела ждать, пока Марина хоть немного придет в себя. Как все стало вдруг сложно с той самой октябрьской снежной ночи! Теперь девушке казалось: то, что произошло с ней – было лишь присказкой. А будет ли сказка?
Но сказочника рядом не было, она снова была совершенно одна на этом огромном континенте.
Добравшись до пристани, Марина зябко поежилась. Ей совершенно не улыбалось возвращаться на борт ледяной яхты в малюсенькой лодке, на веслах по ощутимым волнам и против ветра. Еще в прошлом году эта история с яхтой ей казалась сплошным приключением. А сейчас каждый раз, возвращаясь "домой", она скрипела зубами от злости. Хорошо, если за время ее отсутствия не было больших штормов и не придется откачивать воду из трюма.
