***
Возможно поэтому на следующий же день ему показали картинную галерею – он очистил разум от плохи мыслей, настроился на решение своего вопроса и был готов воспринять.
Галерея, что удивило, оказалась на том же втором этаже, где разместили его и где, как он подозревал, находилась и комната Перлы. Только выход к ней был в другую сторону от центральной лестницы.
От внимательного взгляда не укрылись ни драпировки на стенах, ни количество картин, ни их размер. Господин посол проявлял живой интерес ко всему, о чем ему рассказывал его высочие Вретенс. Только всё, что интересовало Зиада сейчас, – как оставить записку здесь, в этой галерее, в условленном месте, чтобы её не обнаружили.
Галерея хоть и была освещена неравномерно, а большей частью и вовсе плохо – место не было приспособлено для выставки произведений придворных маляров и явно предназначалось древним зодчим для чего-то другого. Но даже с учётом этого оставлять здесь какую угодно записку было рискованно: любой клочок бумаги слишком бросался бы в глаза, не вписываясь в этот архаичный убор старого дворца. Искать же ту нишу за картиной, о которой упоминала Рада, стоило уж точно не в присутствии принца и стражников. И тут Перла права. Снова права...
– Да, велико мастерство ваших художников, велико, – кивал Зиад, рассматривая картины и людей, что были на них изображены. Он всматривался в лица отнюдь не из эстетического удовольствия – господин посол снова и снова искал фамильное сходство своей девочки со всеми этими людьми. И снова убеждался, что его Рада была слишком необычной для этого родового древа.
Мастью она пошла в отца (Зиад очень хотел увидеть настоящий цвет её волос, хотя и без этого легко представлял, какой он на самом деле), а вот черты лица её сильно отличались от того, что было здесь в изобилии представлено – крупный нос, губы, будто высеченные тесаком, глаза светлые, круглые и, как правило, спрятанные под нависающими бровями.
В мыслях всплыли её черты – решительное выражение на милом треугольном личике, серьёзные, немного кошачьи бирюзовые глаза, плотно сжатые пухлые губы. Сердце снова защемило – как она там без него? Волнуется, наверное. А он всё не может послать весточки о том, что уже на месте, что добрался, что с ним всё хорошо...
Уже на обратном пути, перед поворотом в коридор, ведущий к его комнате, Зиад спросил у принца:
– Ваше высочие, разрешите вопрос?
– Да, конечно, – вежливо склонил голову Вретенс.
– Можно ли мне ещё будет прогуляться в галерею? – и, заметив тень сомнения, задал вопрос о совсем уж невозможном. Не случайный вопрос, а для контраста: – Или в библиотеку?
Принц слегка поджал губы. Не понять, что это было – то ли сомнение, то ли неудовольствие. А потом, после нескольких секунд размышления, всё же осторожно ответил:
– Думаю, в галерею вас пропустят.
Зиад взглянул на охранников – услышали или нет? Но те находились на приличном удалении, да и вряд ли именно Вретенс занимался дворцовой охраной, чтобы его слова в частной беседе принимались за приказ. Как же трудно что-то планировать в таких условиях!
И вновь тишина комнаты, одиночество, сводящие с ума вопросы и всё новые и новые серии упражнений.
Почему Вретенс такой уравновешенный и невозмутимый? С кем и почему может случиться поединок? Какое оружие тут в ходу?
Раз отжимание, два, три.
Как оставить записку в картинной галерее? Стоит ли её писать заранее или сразу там, у самой длинной картины?
