Снова.
– Не трогай меня! Не надо, умоляю!
Я заплакала, кусая израненные губы. Эмиль стянул с меня штаны и приспустил нижнее белье.
Когда я поняла, для чего, то резко замолчала, тяжело дыша.
– Заклеймил все-таки.
Эмиль оголил место татуировки. Там была фамильная монограмма, такая была у моих братьев тоже.
Когда Эмиль отпустил меня, я встретила его брезгливый взгляд.
Мои руки тряслись, волосы прилипли к вспотевшему лицу. Я грубо смахнула пряди, чтобы лучше видеть.
Эмиль смотрел так, будто имел на меня все права.
– Фамилию ты сменишь, – решил он по-хозяйски и кивнул на место татуировки. – А это клеймо я не хочу видеть каждый раз, когда буду брать тебя сзади. Выведешь полностью.
Я поняла очевидное: Эмиль сошел с ума.
Совершенно точно.
Но одно успокаивало – он не ударил и не обидел меня. Отступил, позволил одеться, а сам закурил.
– Я тебя не трону против воли, – Эмиль затянулся и с прищуром осмотрел меня. – Я не чудовище.
Я боялась пошевелиться, так и стояла у стены возле выхода. Мне показалось, что с сигаретой в зубах он принял какое-то решение для себя. Лицо вернулось к человеческому, губы расслабились и спокойно обхватывали сигарету.
На трясущихся ногах я вернулась в свою комнату. Взяла только куртку и сумку, а когда вернулась в гостиную – Эмиля здесь уже не было. Только запах сигарет и разрушенная техника напоминали обо всем, что тут случилось.
Я выбежала из гостиницы, вдыхая морозный воздух.
Лицо было мокрым, тело пропиталось запахом пота и страха. Я задыхалась, но бежала. Легкие горели огнем, я бежала много минут без остановки.
Выдохшись, я упала на колени.
Нам было хорошо. Я нравилась Эмилю. Он был строг, но я не плакала с ним и пощечин ждать не приходилось. Он обнимал меня прошлой ночью и обещал никогда не делать больно, а теперь я лежу на снегу и не нахожу в себе сил подняться.
Сумка улетела дальше и затормозила, уперевшись в чьи-то ботинки. Мне было ровно. Я не хотела двигаться.
Я дышала сквозь боль в легких, во рту был привкус крови. Зубы сводило от холода, а сердце норовило разбиться вдребезги. Как тот столик в гостиной.
Меня подняли как щенка. За капюшон. Я уткнулась в сильную грудь и, вдохнув знакомый аромат, прошептала:
– Папа.
Меня молча усадили в машину. Я едва разлепила глаза – утреннее солнце, оказывается, было ярким. Я будто из ада вырвалась, голова раскалывалась, давление было низким.
Я увидела, что убежала недалеко от гостиницы, всего метров пятьсот.
Отец стоял рядом с девушкой в фиолетовом комбинезоне. Я плохо понимала, что происходит. Слабыми руками я опустила автомобильное стекло, чтобы немного слышать.
Стальной голос отца звучал без эмоций:
– Спасибо, что сообщила местоположение дочери. Это за молчание. Бери.
Я задохнулась: папа протянул Лизе стопку зеленых купюр.
– Что вы, Эмин Булатович, я от чистого сердца!
– В Америке пригодится. Бери, Елизавета.
Лиза взяла деньги и, оглядываясь по сторонам, положила себе в карман.
– Я буду молчать. У меня есть на то свои причины, – Лиза метнула взгляд в мою сторону, но, благо, тонировка огородила меня от ее победного прищура.
– Тем не менее. Если информация о побеге моей дочери просочится в прессу, я сделаю так, что ты больше не сможешь вернуться жить в Америку. Я наслышан, там у тебя роскошная жизнь.
Лиза побледнела и кивнула. В ход пошли угрозы. Репутация дочери дорогого стоила, и без угроз папа не обошелся.
Я закрыла окно и глаза.
