Позже я узнала, что это был «Декседрин»[2], который Элвис открыл для себя в армии. Сержант выдал эти таблетки нескольким ребятам, чтобы они не засыпали на посту. Элвис, привыкший жить жизнью артиста и ненавидевший ранние подъемы, начал принимать эти таблетки, чтобы пережить долгие изнурительные часы на службе. Он рассказал мне, что начал принимать снотворное незадолго до призыва на службу. Он боялся бессонницы и лунатизма, от которого страдал с самого детства.
Когда он был еще маленьким, однажды он во сне вышел из дома на улицу в одних трусах. Сосед разбудил его, и он, смущенный, пустился бежать домой. Был другой случай, когда он чуть не выпал из окна. Так что, чтобы избежать несчастных случаев, он спал с родителями, пока не подрос, и он всю жизнь боялся, что снова начнет ходить во сне. Именно поэтому он обычно просил кого-то спать с ним.
Много лет спустя я узнала, что в Германии был нанят специальный человек, который следил за ним всю ночь, пока он спал.
* * *
Стремительно приближалось Рождество 1959 года, и у меня не было ни малейшего представления, что подарить Элвису. Я ходила по многолюдным улицам Висбадена, разглядывала витрины, надеясь, что что-нибудь меня вдохновит. Выбирать подарки родным всегда было просто, потому что мы все всегда знали, что кому нужно, и часто делали эти подарки своими руками. Папа дал мне тридцать пять долларов на подарок Элвису, и когда я выходила из дома в тот морозный день, мне казалось, что это довольно много денег. Но я убедилась в обратном, когда увидела ценник на прекрасном портсигаре ручной работы с искусным дизайном и фарфоровой рамкой. Элвис был любителем сигар, так что это точно бы ему понравилось. Но после того как продавец сообщил мне цену – 650 марок, то есть 155 долларов, – я и мой изящный вкус ушли из магазина ни с чем.
Шел сильный снег, так что я поспешила в другой магазин, полный ярких игрушек, среди которых был прочно сделанный игрушечный немецкий поезд, который я с легкостью представила в гостиной Элвиса. Но поезд стоил две тысячи марок.
Возвращаясь домой в темноте и практически в слезах, я вдруг заметила музыкальный магазин, на витрине которого были выставлены барабаны бонго, отделанные блестящей латунью. Они стоили сорок долларов, но продавец меня пожалел и продал за тридцать пять. Пока я шла домой, меня мучили миллионы сомнений: я была убеждена, что барабаны – наименее романтичный подарок из всех возможных.
Я, наверное, раз двадцать спросила Джо Эспосито и Ламара Файки, достаточно ли это уместный, по их мнению, подарок.
– Конечно, – отвечал Джо. – Ты можешь что угодно ему подарить, ему понравится.
Но меня все равно терзали сомнения.
В ночь обмена подарками Элвис вышел из комнаты отца и отвел меня в угол гостиной, где вручил мне небольшую коробочку в подарочной бумаге; внутри были элегантные золотые часы с бриллиантами и кольцо с жемчужиной и двумя бриллиантами.
У меня никогда не было ничего такого красивого, и никогда никакая улыбка меня так не грела, как улыбка Элвиса в тот момент.
– Я буду всегда их хранить, – сказала я. Он сказал, чтобы я сразу их надела, и провел меня по комнате, показывая всем мою обновку.
Я тянула время, чтобы вручить Элвису подарок как можно позже. Когда я это сделала, он засмеялся и сказал:
– Барабаны! Как я и хотел!
Элвис видел, что я ему не верю. Он лучше умел дарить подарки, а не получать.
