Элвис и я / Elvis and Me. История любви Присциллы Пресли и короля рок-н-ролла - страница 18

– Чарли, – настаивал он. – Я же говорил, что мне нужны барабаны, разве нет?

Подозвав меня жестом, чтобы я села рядом с ним у пианино, Элвис заиграл I'll Be Home for Christmas с таким чувством, что мне было страшно поднять глаза – чтобы он не увидел, что я плачу. Когда я все-таки не устояла и подняла на него взгляд, я увидела, что он сам с трудом сдерживает слезы.

Через много-много дней я обнаружила в подвале целый шкаф барабанов бонго (моих там не было). Тот факт, что мой «белый слон» не был сослан в темную пустоту, а выставлен на видное место, рядом с его гитарой, заставил меня полюбить Элвиса еще больше.

С каждым новым днем я все больше и больше переживала из-за его отъезда. К январю Элвис уже начал понемногу собирать вещи, и каждую ночь с ним я ценила больше прежней.

Потом, когда ударил сильнейший мороз, Элвиса отправили на полевые учения на десять дней; если и было что-то, что он ненавидел, так это сон на улице на ледяной земле.

На следующее утро после его отъезда пошел снег, к обеду переросший в снежную бурю. Мама везла нас с Мишель домой из школы, и я включила радио – как раз вовремя для поздней сводки срочных новостей.

– Простите, что прерываем вещание, друзья, но нам только что сообщили, что капрала Элвиса Пресли по острой необходимости увезли с военных учений и доставили в больницу во Франкфурте из-за приступа острого тонзиллита. Элвис, если ты нас слышишь, мы все очень надеемся, что ты скоро поправишься.

Обезумев от волнения, я тут же позвонила в больницу, в надежде узнать что-то о состоянии Элвиса. К моему удивлению, услышав мое имя, оператор тут же соединила меня с ним, сказав, что капрал Пресли просил сделать так, если я позвоню.

– Я совсем болен, малышка, – прохрипел он. – Ты нужна мне. Если твои родители не против, я сейчас же пошлю за тобой Ламара.

Родители, конечно же, отпустили меня, и уже через час я вошла в его палату, как раз когда медсестра из нее выходила. Элвис полулежал на кушетке с термометром во рту, а вокруг него были расставлены десятки цветочных композиций.

Как только медсестра вышла из палаты, Элвис достал изо рта термометр, зажег спичку и осторожно поднес ее к термометру. Затем он засунул термометр обратно в рот и растекся по кровати. Тут же дверь снова открылась, и медсестра вернулась в палату, занося очередную цветочную композицию.

Тепло улыбаясь знаменитому пациенту, она взяла у него термометр, посмотрела на него и ахнула:

– Сто три![3] Боже, Элвис, ты очень болен. Боюсь, тебе придется провести здесь не меньше недели.

Элвис молча кивнул. Медсестра взбила ему подушки, долила воды в стакан и вышла из палаты. Тут он рассмеялся, вскочил на ноги и обхватил меня.

Он терпеть не мог учения, а поскольку погода была настолько ужасной, и все так переживали за его голос, тонзиллит пришел на помощь. И без того подверженный простудам, Элвис научился драматизировать, преувеличивать симптомы с помощью одной лишь спички.

Такой я нравилась Элвису. (Фото: Blue Light Studios, Мемфис, Теннесси)

Было первое марта 1960 года, канун отъезда Элвиса из Германии обратно в Америку.

Мы лежали на его кровати, обнимая друг друга. Я находилась в полном отчаянии.

– Ох, Элвис, – вздохнула я. – Как жаль, что ты не можешь забрать меня с собой. Не представляю, как я буду тут жить без тебя. Я так сильно тебя люблю.

Я заплакала, эмоции окончательно взяли верх надо мной.