Начались толки, кто куда едет из Салоник, так как там было делать нечего, да и, благодаря пожару, жить было негде. Через месяц или два вообще они должны были опустеть, так как эвакуация войск и учреждений началась и шла своим порядком. Французская зона ставила нас, русских, в такое положение, что дальше Греции, где мы и так находились, ехать было некуда. В Салониках делать было нечего, следовательно, взоры всех обратились на Афины, в надежде, что в столице, где находилось наше посольство, во главе которого стоял князь Демидов Сан-Донато[9], наши дела разберутся легче. Масса охотников была выехать в Владивосток, так как между нами было много сибиряков, другие же думали этим путем добраться до Колчака, в том числе многие офицеры. В Салониках же сообщили нам, что выезд на восток – вещь невозможная. Немцы утопили такое количество пароходов, что даже английский флот не может для этого выделить одного судна, те же, которые имеются, необходимы для эвакуации войск и ликвидации войны.
Мы с Михаилом Васильевичем, считая дело на юге России потерянным на весьма продолжительное время, тоже думали о Владивостоке, но полученное сведение расстраивало этот план, да и о вас я не имел никаких известий. Ходили, однако, смутные слухи, что подтверждалось прибытием большого количества беженцев во французский лагерь. По справкам оказалось, что это были одни греки, бежавшие из России, боясь мести большевиков за то, что в Одессе и Севастополе главную массу союзных войск составляли они. Однако эвакуация была произведена еще на остров Ха́лки[10] близ Костантинополя, в Во́лос[11], Афины и на Мальту. Где искать вас и как? Обратились к русскому консулу в Салониках с просьбой запросить телеграфом, которым не могли пользоваться частные лица, нет ли вас в числе прибывших в одно из них, но сколько ни ждали, ответов не получалось, а между тем гнет французской зоны был противен, отношение греков не обещало ничего хорошего. Выезд куда-либо за границу обставлен всюду невероятными трудностями. Что делать? Я очень был подавлен неизвестностью о вас, финансовое положение не радовало, и на меня нашла полная апатия, мне было все равно. Разрешение этого вопроса я оставил на решение Михаила Васильевича, но и он ни на что не решался, так как и для него все было не ясно.
Между тем с нами на «Капуртале» ехал молодой черногорец, доктор, учившийся в Одессе. Он бежал вместе с нами, чтобы попасть в Белград, и устроился в нашем бараке, ни с кем особенно не дружил, хотя и был знаком со всеми. Звали его Иван Маркович Клисич. Ближе всех подошел он к Михаилу Васильевичу, знакомился с его политической деятельностью и рассказывал много интересного о Сербии, о громадной симпатии сербов к России. Он выказывал большой интерес к политике и любовь к России. Разговоры с ним, начатые Михаилом Васильевичем еще на «Капуртале» и продолжавшиеся в нашем бараке, открывали новый горизонт. Для Михаила Васильевича там была возможность развить свою деятельность. Для меня сравнительная близость к России и ко всем местам, где вы могли оказаться, давала возможность либо самому присоединиться к вам, либо выписать вас к себе.
