Эпитафия без елея. Страницы воспоминаний партизана - страница 2

Пробиваясь через обоз, натыкаясь на стоящих и лежащих солдат, мы все приближались к горящей деревне, уже слышали бушевание огня, треск обрушивающихся крыш, сдавленный истошный крик немцев откуда-то сверху и из глубины огня и дыма. На фоне этого огня, казалось, совсем близко от него, но еще далеко от нас, впереди, маячила фигура всадника. В грохоте, сумятице, всеобщем возбуждении непостижимой показалась мне эта освещенная пламенем фигура на вздыбленном коне, открыто и бесстрашно возвышавшаяся над всеми.

Справа от нас развертывалась рота связи. Сейчас это была только атакующая пехота. Мы же были здесь будто посторонними, только случайными участниками боя, артиллеристами без орудий, заброшенными судьбой в пехоту. Многое было для меня внове. Словно на параде, держали ребята винтовки наперевес, будто на маневрах, весело и ловко принимали они боевой порядок. И в походке их невысокого полного командира в каске, что-то кричавшего, поворачивавшегося ко мне то спиной, то боком, чувствовалось неторопливое деловое спокойствие. Две машины со спаренными зенитными пулеметами остановились возле нас, дали по несколько длинных плотных очередей и рванулись вперед. А оттуда, куда мы шли, выплывали из огня, треска и грохота дуги трассирующих пуль, будто дуги мерцающих искр того же огня. Все то, что еще минуту назад стояло и лежало на дороге и по обе ее стороны, вдруг зашевелилось и двинулось вперед, и от этого стало как-то радостно. Мы видели рядом ярко освещенные лица и вместе со всеми кричали «ура», вступая в деревню, обдаваемые с обеих сторон жаром, дымом и копотью и не слыша собственных голосов. Почти бежали. Перепрыгивали через обгоревшие балки на дороге, спотыкались, догоняя передних.

Вот уже дома, не тронутые огнем. Вразброску лежат несколько обгоревших трупов: это немцы. Один из них странно короткий, почти квадратный, его серо-черное, словно разбухшее, туловище заканчивается там, где должен быть живот, белеющий разорванной полоской.

Потом вошли в темень, ночной холод и тишину. Куда мы спешим? Что впереди? На эти вопросы никто не давал точного ответа. А общий ответ был у нас самих, у каждого из нас. Немцы взяли Брянск, Орел и Курск, мы оказались в глубоком тылу. Но кто и что мы здесь? Всего теперь осталось трое из нашей группы запасников-артиллеристов, присланных в Н-ский полк и так и не дождавшихся обещанных взводов и орудий. Мы изредка окликаем друг друга – Гудкин, крупный и смуглый здоровяк, ругатель и сквернослов, сгорающий от злости и нетерпения, Герасимов, высокий и тихий, да я. Кто мог знать, что очень скоро, по самой глупой случайности, я и их навсегда потеряю из виду.

Пока что мы молча шли рядом, минуя поля, мелкие перелески и селения. Дожевывали свои последние сухари, углубленные в невеселые думы, кутаясь в плащ-палатки от холода и начавшегося дождя. Словно обоз беженцев движется по степной дороге. Тягуче скрипят телеги – впереди и позади только телеги с ездовыми. Куда девалась пехота? Она словно растаяла в ночи.

Дождь неторопливый, по-осеннему тоскливый и густой. Он бубнит и бубнит в ушах, гулко барабанит по задубевшей плащ-палатке, и чуть прояснившееся небо снова затягивает мглой.

Чертовски обидно, что так обернулось мое назначение, моя отправка на фронт, о которой так много думалось во время непонятных маршей с запасными полками и дивизионами вдоль линии фронта, что снова приходится теперь уходить и выходить, не повоевав по-настоящему. А началось оно, может быть, тогда, когда, радуясь редкому осеннему солнцу, мы приходили на огневую позицию и с тревожным любопытством смотрели в сторону молчавшего противника. Или когда, сидя ночью в траншее с противотанковыми бутылками, мы чутко ловили близкие звуки и шорохи, прислушивались к пулеметным очередям, провожали взглядом гаснущие ракеты. И, наверное, многие уже знали об этом, когда до нас дошли только первые слухи о прорыве немецких танков где-то в районе Трубчевска и как бы в подтверждение этого стало твориться неладное с почтой. Окружение… Вот оно то, чего мы так боялись.