Читать онлайн Наум Перкин - Эпитафия без елея. Страницы воспоминаний партизана
© Белорусский государственный архив-музей литературы и искусства, 2013
© Перкин Н.С.,1967
© Оформление. ИПА «Регистр», 2013
Страницы из писательского архива
Коллеги Наума Соломоновича Перкина (15.02.1912–02.10.1976) по писательскому цеху знали, что он, теоретик и историк литературы, пишет партизанские воспоминания о войне. Слышали краем уха и о его неудачных попытках опубликовать написанное. Называли имена Василя Быкова и Алеся Адамовича как первых читателей, хорошо знающих настоящую цену таких воспоминаний из первых рук. Именно Быкову принадлежат вещие слова о том, что правдивую историю войны могут написать только участники ее и очевидцы, а все остальное следует отнести к разряду красивых легенд о воинской доблести и славе. Цена Победы была слишком дорогой, чтобы заниматься обычным сочинительством.
Наум Перкин пришел в литературу, зная всю правду окружения, когда на вопрос «Что впереди?» был один ответ: «Немцы взяли Брянск, Орел, Курск, мы оказались в тылу», и была одна задача – «Прорваться!» А разговоры об организации партизанских отрядов, по существу, о народной войне с оккупантом в толстовском ее понимании воспринимались как досужие домыслы.
«О, что я отдал бы, на что я был бы готов, если бы среди нас был старший, сильный, уверенный, твердый и умный, знающий, что делать, куда вести… Такой, который по праву взял бы на себя ответственность за все… Как было бы тогда просто и легко». Но таких личностей в тот момент не было рядом, а случайные попутчики были беспомощны и растерянны, как дети, неопытны и непредприимчивы, как новобранцы. Война раскрыла таких людей.
Крошин Николай Семенович, главный герой «страниц воспоминаний партизана» (так обозначен писателем жанр произведения «Эпитафия без елея») почувствовал, что товарищи по несчастью смотрят с надеждой на него, ищут опоры. Может потому, что именно у него оказалась карта европейской части СССР из школьного учебника и на ней удобно было разрабатывать, как это ни громко сказано, стратегические планы. А вскоре уже в партизанском отряде понадобился затрепанный немецко-русский словарь, предусмотрительно, «с ободряющей самого себя деловитостью, с надеждами и сознанием долга», прихваченный с собой в самом начале войны, и школьные познания Крошина пришлись к месту при допросе пленных, при необходимости перевести захваченный планшет врага с картами и описаниями тактики партизан. Стратегическое и тактическое мышление Крошина привело героя к тому, что он вскоре стал начальником штаба партизанской бригады на Брянщине.
Крошина выделило «не отчаяние, а именно злость, обида, ярость против всего того, что виною наших бед, нашего дурацкого положения, нашей растерянности и беспомощности. В этот момент все-все происшедшее с самого начала войны и до этого дня, все непонятное, мучительное и нелепое, виденное и пережитое, все горькое и обидное, накопившееся за долгие месяцы, – все это будто вдруг всплыло перед глазами и с криком вырвалось наружу. Почему так произошло?» Вопрос, которым задавались многие и в годы войны, и после войны, и до нынешнего времени, что и делает актуальным прочтение воспоминаний автора написанной еще в 1967 году и не изданной до сих пор книги Наума Перкина. Не изданной в «эпоху застоя», потому что и автор, и его современники «отставали от времени» (так называлась передовая статья в газете «Правда» за 1966 год) и потому что автор, по словам А. Адамовича, свою правду не захотел подгонять под расхожие представления некоторых так называемых черных рецензентов, и повесть осталась в писательском архиве.
Изданный после смерти прозаика с немалыми усилиями и уступками требованиям редактуры тех времен только в 1982 году второй вариант произведения под ни на что не претендующим названием «Я стал партизаном» рассказывал, рассказывал талантливо, искренне, заинтересованно, о процессе духовного становления молодого человека, недоучившегося аспиранта-гуманитария Крошина. На первом плане находится личность автора-рассказчика, проницательного психолога, наблюдательного бытописателя, иллюстратора батальных сцен.
В повести «Эпитафия без елея. Страницы воспоминаний партизана», в соответствии со смыслом названия, в центре внимания автора находится комиссар Мальков, человек-легенда, которого немцы в своих сводках называли «Генерал Малькоф». Это именно тот самый герой, партизанский вожак, «сильный, уверенный, твердый и умный, знающий, что делать, куда вести…», «который по праву взял бы на себя ответственность за все…», о котором можно сказать словами Льва Толстого: «Храбрый тот, который ведет себя как следует». Почему именно он? Потому что герои рождаются в героическое время, когда их на первый план выдвигает сам народ, слагает о них легенды, видит в них образ будущего возможного вожака нации на ее путях и перепутьях. В повести много героев – командиров и рядовых партизан, жителей местных деревень, бывших военнослужащих, оказавшихся в окружении, пленных немцев, полицаев – людей разных судеб и характеров, образы которых художественно и психологически необычайно точно нарисованы писателем. Именно они и есть народ, тот самый народ, о котором Константин Симонов сказал: «О войне знает все только сам народ».
Повесть начинается с пролога «Диалог» и заканчивается эпилогом «Диалог». Спорят автор и его альтер-эго, теоретик и историк, сходятся на том, что «теоретический взгляд» нисколько бы не помешал художественному изображению войны. В повести много отступлений и лирико-философских рассуждений главного героя-рассказчика о проблемах, которые волновали людей, чувства и мысли которых пробудил трагический XX век. И они всегда к месту, ибо расширяют горизонты видения войны и мира. Главный предмет раздумий – это проблемы человеческой ценности и загадок человеческого характера. Мальков интересная личность, очень противоречивая, «непостижимая», вовсе не идеальный герой. Писатель действительно открывает «какую-то новую частичку правды о войне и людях войны… Род Мальковых будет продолжаться. Важнее, пожалуй, мальковская линия в самой жизни».
Читателю предоставляется право поразмыслить о ней.
Михась Тычина
Эпитафия без елея
Страницы воспоминаний партизана
Храбрый тот, который ведет себя как следует…
Лев Толстой. «Набег»
Диалог
– Умер Мальков. Тот прославленный партизанский комиссар, о котором я немного рассказывал Вам. Немцы называли его «Генерал Малькоф». Почему-то легче думать, что он погиб, а не умер на больничной койке. Но думать можно всякое…
– Я вижу, у Вас есть о чем рассказать – о других и о себе. А Вы молчите. То есть, я хочу сказать, не пишете. Что мешает Вам это сделать?
– Столько лет прошло… После того, что написано, и хорошо написано за все это время, смогу ли я, грешный, сказать что-либо новое? Моя биография военных лет ничуть не богаче биографий тысяч и тысяч моих сверстников. Она, я бы сказал, не так примечательна, не так «исключительна», как многие другие. Мне не довелось познать то, что познали участники Сталинградской битвы или штурмовавшие Берлин в 1945 году.
– Но Вы пережили другое: трагизм первой поры войны, партизанство. И снова фронт… Разве этого мало?
– Горечь отступления и окружения пришлось испить – увы! – не единицам и не десяткам. Что говорить, было невесело. Но то, что мы тогда пережили, не идет все же в сравнение с испытаниями, которые выпали на долю узников Освенцима, Майданека, Дахау и других лагерей смерти.
– Мне ли Вам говорить, что не все дело в исключительности судьбы. И как еще понимать эту «исключительность»! Взглянем на вещи хотя бы с такой стороны: стоит иногда просто рассказать о пережитом – и уже это может взволновать, даже потрясти. Не допускаю, чтобы в Вашей военной биографии не было подобных обстоятельств.
– Были, конечно. Однако не в этом вижу главный смысл.
– Он, разумеется, в человеке. Вот и покажите своих друзей, себя, какими были тогда.
– Для этого надо быть настоящим художником. А мы с вами только исследователи. В лучшем случае – теоретики и историки…
– А не кажется Вам, что теоретический взгляд нисколько бы тут не помешал. Напротив… Вспомнить, рассказать – это и осмыслить! Так выскажите свои мысли, свое отношение к прошлому – мне, по крайней мере, это будет интересно. Мне и моим сверстникам, которые войну-то помнят по детским впечатлениям. Мало ли средств и форм передать виденное и пережитое!
– Не скрою, прошлое не перестает волновать и мучить. Волнует, помимо всего остального, проблемами человеческой ценности и загадками человеческого характера. Вот этот Мальков. Он главный предмет моих раздумий.
– Насколько я представляю себе, это личность интересная.
– Безусловно. И очень противоречивая.
– Интересный человек не бывает односложным.
– Это, конечно, так. Но вот конкретный случай – и невольно теряешься перед неожиданностью, чтобы не сказать «непостижимостью», поступков и свойств человеческих. Мальков вовсе не идеальный герой. А послушали бы, что говорят о нем поныне на Брянщине. Совсем недавно вышел академический труд о фольклоре периода Великой Отечественной войны. Там и о нем сказано.
– Любопытно. Что же о нем пишут?
Что обычно пишут о народном герое? Передают прикрепленные к его имени легенды: как однажды во время боя стоял он на пеньке, руки в карманах, пули вовсю свистят, а он хоть бы что… Как свадьбу играл, чтобы перехитрить фашистов и ударить по ним с тыла… Как преспокойненько мылся с гитлеровскими офицерами в бане, потом оставил им записку:
«Осторожнее, господа, с вами мылся комиссар Мальков»… Приводят и варианты объявленной немцами платы за голову комиссара. Что, Вы думаете, обещали поймавшему его? Целый завод в самой Германии! По другой версии, сто гектаров земли, сорок литров водки и сумку табаку…
– Типично фольклорная изобретательность.
– Все это очень понятно. Схвачена сама героическая сущность. Собственно, то, что как раз и следовало извлечь и выделить. Но я-то знаю живого, настоящего Малькова.
– Тем лучше! Его нам и дайте! Своей памятью и знанием, – поверьте мне, – Вы поможете открыть какую-то новую частичку правды о войне и людях войны. Пусть это даже будут отдельные оттенки чувств, маленькие черточки человеческого характера. Все это важно. Очень важно!
– Вы так думаете?
– Не только думаю – уверен в этом. Со стороны-то виднее. Благословляю Вас.
Каким я пришел к партизанам
Прямо перед нами, на высоте, полыхало огромное зарево, занимавшее почти все небо. Зарево было не только отсветом огня, но и самим огнем, который яростно жил, клокотал, вздрагивал от пронизывавших его молний, изгибался лижущими языками, рвался и трещал, тонул в сплошном грохоте. Огонь и зарево – то была деревня Негино в памятную октябрьскую ночь 1941 года. За нашими спинами только что остался Брянский лес, краешек Брянского леса, а впереди, до самой горящей деревни, лежала открытая со всех сторон низина. Мы пришли на это место, уже зная всю правду, желая лишь одного – не отстать от людей.
Под самый вечер несколько раз налетали самолеты. Они выскакивали вдруг из-за леса, снижались, прерывисто-резко воя и взвизгивая проносились над головами, стреляли из пулеметов и сбрасывали небольшие бомбы. А дорога от леса в деревню была запружена машинами и повозками, вытянувшимися в длинную кривую линию.
Похожие книги
