Утром Еремеев был уже на ногах. Наскоро перекусив тем, что с вечера осталось, Александр Иванович поспешил на местный рынок. А по дороге завернул на почту и дал телеграмму насчёт тёти, мол, жива здорова и замуж пока не собирается.
– И правильно делает, что не собирается, – сообщил в тот же день подполковник Сидоров своему непосредственному начальнику – полковнику Петрову. – Вот если бы Кривоножко не десять, а сто долларов у Еремеева взаймы попросил, тогда, конечно… Тогда бы эта тётя как минимум простуду подхватила!
Что же до Еремеева, то бродил он по рынку часа полтора, но так ничего и не нашёл. То есть все было на прилавках: и маечки хоть куда, и сандалеты на любую ногу. А вот пуховички так ни разу на глаза и не попались. Выходит, зря наболтала залётная птичка из под Рязани?
Избороздив рынок вдоль и поперёк, Еремеев слегка подустал и зашёл в местное кафе – хлебнуть оранжада со льда. Тут его и застал давешний знакомый Кривоножко.
– Привет соотечественнику! – воскликнул давешний, и взмахнул стодолларовой бумажкой. – Слышь, Иваныч, ты на мелочь не богат? Горло хочу промочить, а у них сдачи нет.
Пришлось притвориться богатым. Кривоножко хлебнул оранжада и ожил прямо на глазах.
– Ты представляешь, Иваныч, что я нынче в трамвае услышал? С завтрашнего утра негры собираются цены на пуховики взвинтить.
– Как – взвинтить? – ахнул Еремеев.
– Да вот так. Молча! – рубанул Кривоножко, не глядя: и так знал, что не промахнётся. – Теперь меньше чем за пятьсот долларов пуховик не укупишь.
Кока-кола зашипела у Еремеева в горле.
– Пятьсот? Вот ведь, черт! – закашлялся он, огорчённый.– Из соболей они, что ли, пуховики здесь шьют?
– Иваныч, могу помочь, – пришёл на помощь Кривоножко. – Говори честно, сколько тебе пуховиков? Тыщу, две?
– Да хотя бы штук сто…
– Нет проблем! Сделаем, – Кривоножко хлопнул Еремеева по коленной чашечке. – Есть у меня один знакомый на примете – Джон Буль. Это по-эфиопски. А по-нашему – просто Женя. Да вот же он сам к нам идёт!
И точно, уже подходил к Еремееву негр ростом шкафа в полтора, и улыбался пухлыми аддис-абебовскими губами. Степенно поздоровался по-английски, добавил на международном русском «Трасите, корефана!» И тут же без приглашения присел за столик, да так уверенно, словно бы из-за него и вовсе не выходил.
– Вот это Джон Буль и есть, – восхищённо сказал Кривоножко. – Ну, вы тут пока пообщайтесь насчёт пуховиков, а я пойду свои киви поищу…
– А может, ко мне в гостиницу поедем? – предложил Еремеев. – Смирны попробуем, поговорим по душам…
– Отличная мысль, – подхватился Кривоножко. – Едем! Только ты, Иваныч, имей в виду: больно такси здесь дорогое…
Приехали в гостиницу, сели как водится за стол и приступили к делу. Торговались недолго – часа полтора. Сначала Джон Буль упирался и отнекивался, но, выпив и закусив, пообещал подумать. И тут же принялся усиленно шевелить мозгами, после чего торг пошёл гораздо быстрей. А когда Еремеев откупорил ещё турецкую, Джон и вовсе расслабился: раза два сочно выругался по-русски, а один раз довольно внятно произнёс на чистейшем английском: «А на хрена попу гармонь?» После чего обречённо махнул рукой: мол, забирай, Иваныч, пуховики, да и дело с концом! Сколько надо, четыреста штук? Бери! Короче, по пять долларов за пуховик и сговорились.
Две тысячи долларов зелёным веером легли на стол, и тут же их со скатерти словно ветром сдуло. Не удержался на стуле и сам Джон Буль – тем же ветром вынесло его из номера, только шум по лестнице пошёл. Кривоножко, напротив, оказался парнем крепким – таки усидел за столом. Пришлось ещё одну турецкую открывать, но это уже под самую развязку.
