Этнограф Иосиф - страница 2

Курицын ведёт колонку в муниципальной газете, обозревает новинки культуры: кино, телевидение, то, что сейчас именуется литературой.

Как май, неистовствует он на задворках, – на первой полосе ругают чиновников. Не оставляя камня на камне, расправляются с бюрократией. С гневом обрушиваются на коррупцию. Фамилии предусмотрительно не называются, – аккуратно пускает персональные стрелы местная пресса, подбирая мишени, по возможности, безобидные. К примеру, начальники ЖЭКов. Кого как не коммунальщиков отчихвостить? За потёкшие кровли и дырявые трубы, за песочком не посыпанные тротуары, за надпись масляной краской «Зинка-дура», появившуюся в нашем парадном, как говорят, в год запуска первого спутника в космос.

Какая Зинка? Почему дура? – вопросы, вопросы…

– В Летний сад пойду, – решил Курицын.

Писатель Носов сидит на скамеечке и в бинокль наблюдает за Афродитой, перси свои обнажившую, приспустив беломраморные одеяния.

– Здравствуйте, Сергей Анатольевич, – приветствует писателя Курицын.

– Здравствуйте, Евгений. Присаживайтесь.

Устроился рядышком Курицын. О погоде бы поговорить: вежливый человек никогда не упустит случая сообщить свои фенологические наблюдения.

– Тепло.

– Да, май замечательный.

Курицын и Носов приятели: один худ, другой с бородой – это не мешает их дружбе.

– Чем занимаетесь, Сергей Анатольевич?

– Да вот, – писатель показывает на богиню биноклем. – Тайную жизнь памятника изучаю.

С изумлением глянул на культуртрегера и эрудита Курицын.

– Вам ли не знать, что в честь персон и событий водружаются памятники? А данное изваяние проходит по части скульптуры, предназначенной, как известно, для украшения города, служащей его аляповатой эстетике.

– В какой-то мере вы правы, мой друг. Действительно, до определённого момента обсуждаемая нами статуя являлась лишь элементом декора, составляя интерьер спальни Фрины, знаменитой афинской гетеры. Но всё изменилось в тот день, когда некий Поллид, будучи подшофе, нанёс визит упомянутой даме, а, впрочем, рассказ проигрывает без подробностей, начну заново.

Меланхолия одолевала Фрину. Взяла она в руки арфу, села на пуфик, музицирует.

Некий Поллид, изрядно набравшись вина, мимо без цели прогуливался. Слышит он эти звуки, – и вмиг фантазия рисует ему заманчивую картинку: томящаяся одиночеством женщина перебирает пальцами струны, губы у неё пунцовы, запястья тонки, плечи округлы…

Горя нетерпением, Поллид врывается в дом и видит: блекнут мечты перед явью.

О, Фрина! она прелестна.

Она само совершенство.

– Несравненная! – вожделели её цари и швыряли к ногам злато.

– Восхитительная! – шалели творцы и, мятясь, осыпали гекзаметрами.

Планида её фурор: там, где она появлялась, тотчас составляется хор, – полководцы, философы, государственные мужи, – и скачут на задних лапках, и поют в упоении дифирамбы.

С неё ваял Афродиту Пракситель.

Не кощунство ли образ гетеры придать богине?

Нет! – присмотревшись к натурщице, постановил ареопаг, – Божественное тело.

Легендарная женщина. Ослепительная её красота стала мифом о Медузе Горгоне, столбенели мужчины при виде данной особы, в мгновение ока превращались в каменные истуканы.

Поллид – не исключение, истинный сын Эллады, глянул он на арфистку и тотчас застыл на пороге.

Намётанным взглядом отметила Фрина: не шибко наделён гость умишком, повадками нагл, статью и жёстким курчавым волосом являет собой эталонный образец мужества. Атлет! Брюнет! Нахал!