Этнограф Иосиф - страница 3

– Не тот ли это виртуоз, – думает она, – о ком с придыханием шепчутся между собой афинянки? Говорят, он посол из Спарты и прозвище у него Жеребец.

– Да это я, – подтверждает Поллид. – Знаменитый прытью спартанец. Имя моё у всех на устах, что не случайно: щедро одарён я природой. И многие афинянки, весьма искушённые в интимных вопросах, говорили мне в минуты близости: О! О! О! – а больше и вымолвить ничего не могли до того я хорош в постели.

– Так вы бонвиван и ходок по бабам?

– Отнюдь, я карьерный дипломат, следую с миссией на Сицилию. Здесь я проездом, трачу время с портовыми шлюхами и дрянным вином упиваюсь в ожидании попутного ветра.

– Но небо пылает закатом, к завтрашнему утру переменится ветер.

– Значит, завтра меня здесь не будет: как ни крути, последняя ночь в этом городе.

– Ах, как славно, что впереди у нас целая ночь. Клянусь, эту ночь ты запомнишь…

…это было незабываемо, – признался Поллид, с первым лучом рассветного солнца натягивая сандалии. – В память о вас, Фрина, я хотел бы иметь какой-нибудь милый сувенир: прядь волос или, скажем, пользованную пудреницу. Да хоть бы вот эту безделку, – хвать под мышку изваяние Афродиты и бегом на корабль.

– Эгей-го, – воскликнули греки и разом налегли на вёсла.

– Эгей-го, – ещё раз воскликнули греки, и скрылся полис из виду, истаял за кормой. Лишь воды по окоём, да парус полнится ветром, да чайки орут, да гладь вокруг расстилается, необозримая морская гладь.

Частенько Поллид сиживал на палубе с чашей вина. И с печалью глядел на статую, и шептал:

– Великолепная, очаровательная, неподражаемая.

И нежно улыбалась ему беломраморная богиня: случайный памятник неизгладимой вовек любви.

Носов умолк, и литератор тоже молчал, впечатлённый рассказом. В тишине чирикали воробьи, звенели трамваи, рычали автомобили, скрипел, шелестел, гремел, скрежетал город, и издавал ещё какие-то звуки, по большей части неописуемые, – в тишине сидели приятели. Наконец, Курицын произнёс:

– Прекрасная история, Сергей Анатольевич. В самый раз для авторской моей колонки, мне как раз на днях материал сдавать.

Из-под сердца, из внутреннего кармана, литератор Курицын извлёк записную книжечку:

– Что же дальше?

– Хотите знать, имеет ли история продолжение?

– Не только я, но и все, к кому стечением обстоятельств попадает в руки местная пресса, мы просим вас, умоляем: рассказывайте до конца.

– Что ж, извольте. Прибыл посол в пункт назначения, и навалились на дипломата дела: рауты в термах, в лупанарии дружественные визиты… Вы же, Евгений, знаете, какие на юге водятся горячие штучки?

– Ещё бы мне не знать… чисто бестии.

– Так вот, темпераментные итальянки окружили Поллида самым деятельным вниманием, и выветрилась из его головы Фрина, улетучилась. Какое-то время статуя Афродиты ещё послужила спартанцу неким смутным воспоминанием, впрочем, недолго: вскоре он проиграл её в карты Дионисию Старшему, тирану из Сиракуз.

– Ну, нет, – решительно возразил Курицын. – Читатели муниципальной газеты не согласны с таким экстравагантным финалом. Где торжество добра? Где любовь, преодолевающая все преграды? К тому же, тема нашей заметки: метаморфоза скульптуры в памятник, а вовсе не наоборот.

Хмыкнул Носов:

– Пафос этого спича я связываю с вашей, мой друг, близорукостью. Две с половиной диоптрии не позволили вам увидеть главное. Меж тем при рассмотрении Афродиты в бинокль на пьедестале мной обнаружена надпись «Не забуду Раю и Клавдию», нацарапанную, по-видимому, гвоздём. Это ли не свидетельство: всё пройдёт, всё суета и тлен, лишь любовь будет жить в наших сердцах вечно…