– А между тем Дарина одна из лучших партий и за ней дают выдающееся приданое, – продолжил Николай Завьялов, считавшийся другом Онегина. – К ней уже посватался Иловайский и даже наш любезный Турбин.
– Еще бы Турбин к ней не посватался! – едва слышно проговорил один молодой человек в стороне от основной компании другому.
Они стояли, укрытые тенью от тяжелой занавеси, почти в дверях ложи – Андрей Модест, не очень блестящий и привлекательный, вовсе незаметный на фоне собравшейся компании, сыскавший дружбы со многими господами высшего света только благодаря протекции своей тетки-генеральши, и Сергей Радищев, не слишком родовитый дворянин, но заслуживший уважение честью и верностью слову.
Он кивнул, соглашаясь с Модестом.
– За последние полгода Турбин промотал четверть миллиона, а это втрое больше состояния, оставленного ему отцом. Выгодный брак – всегда хороший выход из трудной финансовой ситуации.
– Турбин бретер и гуляка, для него большая жертва отказаться от свободы и общества множества прелестных дам в угоду одной, пусть юной и прехорошенькой. Но что только не сделаешь ради того, чтобы не оказаться в нищете, а то и в долговой яме. – Андрей хотел, чтобы прозвучало шутливо, но получилось зло и завистливо.
– Старший Александровский не такой простак, чтобы единственную дочь выдать за ненадежного человека. – Радищев разговаривал с Модестом, но не сводил взора с окружившей Онегина компании, успевая следить и за их беседой. – Александровский не гонится за состоянием, он искренне желает дочери счастья. А вот достойный род… Турбины – древний дворянский род, это несомненный плюс.
Радищев замолчал, и взгляды обоих молодых людей устремились на Онегина.
– Вот кому все отцы Петербурга будут рады. Да только возможно ль его заманить? И чем? Приданым не интересуется, за титулами не гонится. – Модест завидовал почти откровенно. У Евгения имелось, чему позавидовать.
– А зачем ему? Отец оставил приличное состояние. А уж дядя какое оставит! Старый скряга сумел немало скопить, а наследников не нажил. У него, кроме Евгения, никого нет, а сам, говорят, на ладан дышит. Того гляди помрет.
На щеках Модеста заходили желваки. Ему для того, чтобы выбить крошечное довольствие от тетки, приходилось ходить перед ней на цыпочках. А старуха, надо заметить, выказывала весьма своевольный и взбалмошный характер. Как на Онегина на него наследства не падали. И пусть зависть была плохим советчиком в делах, но Андрей безбожно завидовал и не мог себя контролировать.
– Онегин везунчик и баловень судьбы. Кто ж поспорит! – произнес он, едва сдерживая неприязнь. Благо его лицо со злобным прищуром, направленным на молодого человека, скрывалось в тени.
– Своего разума и рассудительности у него тоже не отнять. – Радищев разговаривал спокойно, поскольку успехи Онегина его не трогали. – В карты не играет, впустую денег на ветер не бросает, с Турбиным хоть и друзья, а в общих гулянках не замечены. Онегин не слывет кутилой. А что до барышень? Возможно, ждет свою любовь. Настоящую и особенную.
– Легко изображать безупречную репутацию, когда в деньгах нет нужды, – сдержанно проскрипел Модест, чувствуя, как внутри у него кипит злоба. Он понятия не имел, откуда она появилась, но его буквально распирало, как будто что-то рвалось наружу.
– Согласен, Онегина любят в обществе. Ему благоволят государственные мужи и почтенные матроны, его дружбы ищут молодые люди и барышни. Пускай он сам и не шибко знатного рода, а если бы хотел, породнился бы уже с кем пожелал. – Радищев сиял, даже рот слегка приоткрыл от сосредоточенности, наблюдая за Онегиным.
