А когда Евгений продолжил, ее ожидания, иллюзии и мечты полетели осколками по паркету театрального фойе.
– Но я бы тебя обманул, если бы согласился на твое предложение. А ведь перво-наперво мы желаем честности. Обманул бы, потому что моя душа такая же заскорузлая и ленивая, как наш мир, который уже все видел и знает наперед, что будет дальше. Мне невообразимо скучно, и никакими развлечениями от этой скуки меня не избавить. Даже столь прекрасным браком, какой ты предлагаешь. – Он пожал плечами и выпустил Алину из объятий. – Друга. Я вижу в тебе друга. Редкого, особенного и понимающего. С массой удивительных достоинств, не свойственных ни одной знакомой мне женщине: смелостью, решительностью и жаждой жизни. Столь восхитительные и поистине уникальные качества еще надо уметь оценить. Я имею великое счастье наблюдать их в тебе. – Евгений слегка помедлил, ожидая ее реакции на подобную фамильярность, и закончил: – Но ты заслуживаешь лучшего, поэтому не посмею предложить тебе руку и сердце.
Его огромные синие глаза устремились к входу в ложу. На лице Онегина ничего не дрогнуло, словно он и не произносил никаких слов. Красивое лицо смотрелось каменной маской. Но даже безжизненное безразличие его не портило. Евгений выглядел красивой античной статуей, вечной и бесчувственной.
Зал разразился аплодисментами, заставив Алину вздрогнуть. Смысл сказанного доходил до нее с трудом. Евгений же тем временем пылко поцеловал ей руку и отправился в ложу князя Полудина, в которой его в течение первого отделения балета так и не дождались друзья.
Алина постояла еще немного в одиночестве, пытаясь осмыслить свои чувства. Значит, Евгений отказал. Что ж, ей оставалось лишь следовать правилам приличия, которые еще несколько минут назад так легко нарушила, и поверить, что они будут друзьями. А что еще ей делать? Ощутив проявившуюся наконец боль, Алина закусила губу и широко распахнула глаза, чтобы не моргать. Нет, она не заплачет. Во всяком случае, не здесь.
– Чудны дела Твои, Господи! – пролепетала княжна Мария Саврасова и тряхнула головой, отчего подвески на ее диадеме робко зазвенели. В последнее время она злоупотребляла этим жестом, скрывая под ним начавшую трястись от старости голову.
– Согласна с тобой, моя дорогая Мэри, – осторожно кивнула госпожа Далилова, давняя подруга княжны, которая, наоборот, проявляла свой возраст медленными, очень плавными движениями, будто боялась разбить ценную вазу, – чего только не делается в наши времена. Как, говоришь, называются эти бареточки?[2]
– Пуанты, моя дорогая. Никто кроме Истоминой в России их еще не надевал, – подсказала подруга. – Хотя на них и ноги сломать недолго. – Но, согласись, выглядит воздушно и грациозно.
– Соглашусь. – Мария мелко закивала и повернула бинокль в сторону лож с гостями. Обсудить присутствующих ей хотелось больше, нежели балет. – Однако, все дебютантки здесь. На Дарине Александровской платье несколько темнее, чем положено в ее возрасте.
– О времена, о нравы! – поддакнула госпожа Далилова.
– Надо признать, Лизавета Григорьевна Строганова весьма хороша и благовоспитанна на вид, – продолжила княжна.
– За ней и приданое дают основательное, – голос Анны Далиловой сделался выше, демонстрируя не то восхищение, не то удивление. – Григорий Иванович Строганов знатен, богат, обласкан государем, действительный статский советник, барон. Партию для дочери будет выбирать со всем тщанием.
