Эйнштейн в координатах любви - страница 7

О господине Михайлове я больше ничего не слышал, но думаю, что ему наконец-то передали телеграмму в русскую академию. И мне очень любопытно, как пойдёт дело дальше. Моя сестра по-прежнему не может путешествовать. Она должна ждать, пока найдёт надёжного сопровождающего. В её нынешнем состоянии не остаётся ничего другого. Я радуюсь вещам, которые ты мне передала и которые составляют моё окружение: Альмаровый плед, браслет для часов, словари, карандаш и всё остальное. С радостью я жду твоих сообщений из нового мира. Желаю тебе всего хорошего и поздравляю с Новым годом.

Сердечно приветствую тебя. Целую. Твой А. Э.».

Есть другая версия фрагмента, по-видимому, этого же письма: «Я совершенно запустил волосы, они выпадают с непостижимой скоростью. Скоро ничего не останется. Гнёздышко тоже выглядит заброшенно и обречённо. Если бы оно могло говорить, ему нечего было б сказать. Я пишу тебе это, накрыв колени Альмаровым одеялом, а за окном тёмная-тёмная ночь».

Прошло уже два месяца со дня их разлуки, а у него всё та же грусть. И этот человек поучал привязываться только к цели, а не к людям и вещам! Для него даже вещи обрели ритуальный смысл как символ связи с любимой женщиной.

Постоянное упоминание «Альмаровое одеяло» тоже весьма характерно. Он придумал это слово из их имён: АЛЬберт и МАРгарита. Оно было для них, как говаривали в старину, «покровом Амура».

Он в ту пору был не молод – 65 лет, она – на 16 лет моложе. «Седина в голову, бес в ребро»? Да, так бывает. Хотя Эйнштейну в зрелые годы не раз попадал «бес в ребро» (или в какое-то другое место). Но в данном случае вряд ли можно говорить о его «сексуальной озабоченности». У него совершенно очевидная потребность общаться – хотя бы письменно – с любимым человеком.

«Прощальный свет / Любви последней, зари вечерней». Кстати, когда это написал Фёдор Тютчев, ему был 51 год.

Вновь повторю: Эйнштейн пишет в Москву, зная, что встретиться с Маргаритой ему не суждено. Он понимает, что их письма, скорее всего, вскрывают и прочитывают «компетентные органы» и в США, и в СССР, но всё-таки продолжает писать. Значит, это ему скрашивает жизнь.

Вот ещё два письма. Привожу их в том виде, как они опубликованы, без сокращений, чтобы показать, что Эйнштейн делится с Маргаритой новостями, как с близким другом, а не просто с любовницей. Помня о перлюстрации (тайном вскрытии корреспонденции) писем, местами прибегает к намёкам:

«Принстон. 15.01.46.

Любимейшая Маргарита!

Это уже третье посланное тебе письмо, а от тебя так и нет ни одного. Я уверен, что ты получаешь мои, а твои исчезают в какой-то неведомой дыре. Надеюсь, что так оно и есть, а помимо этого надеюсь, что ты всё нашла таким, каким и хотела найти, и получила желаемые результаты от своей тяжёлой работы.

Я наконец написал что-то достойное. Ездил в Вашингтон, чтобы высказать своё мнение перед комиссией по Палестине. Наполовину она состояла из англичан, и я могу тебя уверить, что они ещё никогда не слышали такого публично выраженного возмущения. Я даже не представлял, что смогу всё это изложить на английском. Но если человек должен сделать что-то, он сделает. А всё остальное – обычная работа.

Я здоров, а вот мой ассистент заболел. Все благоразумные люди недовольны развитием политической ситуации, но так было всегда, и всегда останется так, ибо большинство рождается не для того, чтобы править. Я сижу на моём полукруглом диване в полоску и наблюдаю тихой ночью за моим маленьким миром. Я укрыт Альмаровым пледом, а передо мной на круглом столике лежит богатство из курительных трубок. Я экономно использую средство для очистки, которого хватит до моего последнего вздоха. Произвожу с помощью синего карандаша расчёты, и почти всё, как прежде. Но различие уже есть.