– Ох, как вы угадали, дорогая Генриетта! – воскликнула Ольга Михайловна. – Представь, Герман, Генриетта угадала мои планы!
– Ждем подробности! Рассказывайте, пожалуйста! – настойчиво попросили гости.
– Пока, господа, и рассказывать толком нечего. Когда получится воплотить, обязательно вам первым доложу. Пишу и книгу по рецептам мужа, и вместе с редактором «Освобожденной Галатеи» готовим журнал на всякие кулинарные темы. Но дело это непростое. Скоро не ждите.
Уютная атмосфера особняка Радецких заставила бы всех окончательно забыть о приключившихся волнениях, но дворецкому пришлось нарушить установившееся благостное настроение. Не успели начать подавать мясное, как он вошел в столовую и вручил Герману Игнатьевичу две записки. После прочтения лицо Германа омрачилось.
– Плохие новости, господа, – сказал он. – Пишет врач, Алексей Фомич, которого я просил прибыть к Петру Васильевичу Курекину. – К сожалению нашему доблестному следователю становится всё хуже. На коже появились волдыри…
– Герман Игнатьевич! – с придыханием произнесла графиня, резко побледнев. – Увольте от подробностей!
– Мы можем удалиться в гостиную, – предложил Сиверс, – дабы не тревожить наших дам.
– Я бы пошла с вами, – заявила Ольга Михайловна. – Я не склонна к обморокам.
– Душа моя, останься с Генриеттой, – попросил Герман. – Ей что-то совсем дурно. Может соли велеть принести? Я тебе потом всё расскажу в подробностях.
Радецкой пришлось согласиться и отпустить мужчин в гостиную одних. Её подруге действительно стало совсем плохо, и следовало о ней позаботиться.
Слуги опять остались не у дел, привычно выстроившись вдоль стены. Вечер складывался вовсе не так, как полагалось. Погода за окном тоже переменилась к худшему. Ноябрьские ветра задували изо всей силы, стараясь забраться в любые щели. Они гудели и завывали на манер привидений английского замка, навевая печальные мысли. Ольга Михайловна позднюю осень не любила. Она бы с удовольствием уезжала из Москвы в теплые края, но сезон был в разгаре, и отъезд приходилось откладывать до послерождественских времен. Тогда все чуть успокаивались, изредка устраивая под метели январские балы, которые вполне можно пропустить – чай не девушка на выданье.
В гостиной, оставив дам на попечении друг друга, мужчины приготовились слушать Германа Игнатьевича.
– Врач пишет, что пробует применить известные ему средства для лечения кожных заболеваний. Пока улучшения не наблюдается. Очень хвалит Ольгу Михайловну за своевременное предупреждение не трогать глаза и лицо. Иначе, уверен Алексей Фомич, последствия были бы куда плачевнее. Вторая записка пришла от Фёдора. Она куда короче. Дождавшись врача, он поехал в участок, чтобы передать для исследования конверт и отравленное послание. Так как дело касается следователя полиции, на службу вызваны все, кто может помочь в определении состава яда.
Сиверс раскурил трубку. Остальные налили себе напитков, которые на сей раз слуги даже убирать не стали, словно чувствовали, что пригодятся.
– Вот напасть какая! Какой ужин испортили супостаты! – осуждающе сказал Каперс-Чуховской. – И чего хотят, непонятно.
– Народ русский извести, знамо дело, – проворчал Бобрыкин. – Вон, масонскую ложу разогнали и правильно сделали.
– За что ж это вы ратуете, Севастьян Андреевич? – грозно спросил граф Сиверс. – Чтоб и нас разогнать? «Хранители истины» политикой не занимаются, никуда не лезут со своим уставом. Но вот помешали кому-то и сильно!
