«Это вы не понимаете, милейший, – усмехнулся Федька. – Если человек привык к комфорту, то отсутствие комфорта для него хуже смерти. Так что, будьте любезны, подумайте о моем душевном состоянии. Мне вот что-то подсказывает, что я для вашего Наполеона могу быть очень даже ценным кадром. Иначе зачем бы меня тащили? А ценные кадры, как известно, требуют особого отношения. Вы же не хотите, чтобы я сбежал?»
Последняя фраза прозвучала с такой искренностью и обезоруживающим обаянием, что солдат на секунду задумался. Этот русский был не похож на других пленных. В его глазах плясали бесенята, а в голосе сквозила такая непринужденная наглость, что это подкупало.
«Сбежать? Вы, раненый? Куда?» – он наконец усмехнулся.
«Куда глаза глядят, милейший. Главное, чтобы там были бабы и водка. А остальное – дело техники. Ну так что? Бутылочка найдётся?»
Солдат покачал головой, но в его взгляде уже не было той прежней брезгливости. Скорее, удивление и легкое восхищение. Похоже, Федька начинал осваиваться в новой для себя роли – «интересной диковинки» при французском дворе. Или, по крайней мере, в французском обозе. А это уже что-то. Начало пути к свободе. И, возможно, к новым приключениям.
Глава 8: Дорога вглубь
Дорога вглубь французских территорий оказалась нудной и однообразной. Федька, хоть и предпочитал движение застою, не выносил однообразия. Их везли в грязных, скрипучих повозках, в компании таких же несчастных пленных, а вокруг расстилались бескрайние поля, которые казались ему до омерзения одинаковыми. Единственным развлечением были редкие остановки в деревнях, где можно было хоть на кого-то посмотреть, кроме замурзанных солдат и тоскливых лиц сокамерников.
Условия содержания пленных были, прямо скажем, не царскими. Кормили баландой, от которой воротило даже его, привыкшего к изысканным яствам. Спали на голой земле или, в лучшем случае, на тонкой охапке соломы. Но Федька не унывал. Его природный гедонизм и неискоренимая вера в то, что даже из дерьма можно выжать каплю нектара, не давали ему пасть духом.
«Ну что, братцы, – обращался он к окружающим, – как вам эта французская кухня? По мне, так она хуже, чем свиной хрящик без соли. А ведь говорят, они там, в Париже, лягушек жрут! Ужас, мать его!»
Пленные, как русские, так и французы (среди них были и дезертиры, и просто несчастные, попавшие под горячую руку), иногда слушали его, иногда отмахивались. Но Федька не требовал внимания. Ему достаточно было самого процесса вещания.
Его острый ум и неистребимое обаяние вскоре принесли свои плоды. Во время одной из остановок, в небольшой деревеньке, Федька заметил молоденькую девушку, дочь местного мельника, которая с любопытством разглядывала пленных. В её взгляде не было ни страха, ни брезгливости, лишь чистое, незамутненное любопытство.
«О! – воскликнул Федька, поднимаясь с земли, несмотря на ноющую боль в ноге. – Вот это я понимаю! Наконец-то хоть кто-то, кто не пахнет порохом и мерзостьм! Мадемуазель, позвольте представиться. Князь Федор Щукин. К вашим услугам. Или, скорее, к вашим коленям, ибо стоять в полную высоту не могу, ногу подстрелили, чтоб ей пусто было».
Девушка покраснела, но не отвернулась. «Вы… вы говорите по-французски?» – спросила она, слегка запинаясь.
«Не просто говорю, мадемуазель, а пою! – Федька расплылся в своей самой обезоруживающей улыбке. – Мой французский так же прекрасен, как ваши глаза, и так же свободен, как птица в небе. В отличие от меня, хе-хе. Я, к сожалению, сейчас нахожусь в гостях у вашего императора, и, как вы видите, он не слишком церемонится с гостеприимством».
