Философия религии. Том 1. Наука о материальном мире - страница 32

С этой точки зрения Евангелие тоже является философским, хотя и не стремится к этому.

Евангелие не доказывает существования Бога – оно предполагает его известным через дела, через явления Божии, которым разум не мог противиться. Согласно Евангелию, Бог был мало познан, познан плохо или же остался вовсе неизвестным (Евангелие от Иоанна I, 18; Первое послание к Коринфянам I, 21), и не в том задача, чтобы доказывать Его существование, а в том, чтобы явить, Кто Он есть.

Когда существование Бога доказано в общих чертах, разум еще обладает лишь абстрактным бытием – началом, причиной или творцом всего, словом, Высшим Существом, но лишенным каких-либо конкретных атрибутов. Как бы ценно ни было это фундаментальное исследование, оно по сути предварительно, и сразу после него необходимо перейти к другому, гораздо более прямому. И если оно не важнее, то, по крайней мере, решающее, поскольку только оно придает реальную ценность первому, придавая определенные черты Существу, чье бытие установлено. Это исследование касается природы Бога и Его атрибутов.

Действительно, через познание того, что есть Бог, и особенно того, чем Он является для нас, философское или умозрительное доказательство Его существования меняет свою природу; оно приобретает для души такую ценность, пробуждает в ней столь ясный и отчетливый интерес, что обретает все черты новой истины. Доказательства становятся тем сильнее, чем более личными они для нас становятся, то есть когда исследования о том, чем Он является для всех, лучше объясняют, чем Он хочет, чтобы мы были для Него. Существование Бога понимается тем лучше, чем ближе Он к нам и чем больше наше бытие связано с Его. В этом отношении серьезная и полная антропология поистине является лучшим светочем теологии. По крайней мере, теология обретает свою наиболее позитивную и точную форму, когда освещается и подкрепляется всеми человеческими чувствами, равно как охватывает и направляет все человеческие судьбы.

Но в какой мере дозволено доброй метафизике прислушиваться к человеку в его представлениях о Господе и учитывать не только идеи его разума, но и вдохновения его сердца? В какой мере наука о Боге может принимать во внимание желания и надежды человека? Не значит ли это отдавать теологию во власть поэзии, делая ее теории зависимыми от прихотей наших интересов или чувств? Без сомнения, теология, столь проникнутая человечностью, может быть более трогательной, но станет ли она от этого более истинной?

Отвечают, что нет, и в подтверждение приводят поразительный факт. Указывают на то, что язык религии, обращенный преимущественно к эмоциям души и говорящий о Боге лишь в той мере, в какой Он вызывает любовь или страх, более трогателен, чем когда он обращен к одному лишь разуму, но при этом обычно дает лишь ложные идеи. И действительно, если религия затрагивает те же вопросы, что и философия, ее учения, более красноречивые, обретают в ее устах силу, которой нет в более строгом языке философии; что эффект даже самых заурядных проповедей сильнее, чем у самых прекрасных лекций по метафизике; что они проникают еще глубже в сердце и воображение, когда облекаются в поэтические формы; но истина лишь теряет от этих искажений, продиктованных нашими эмоциями.

Тем не менее, все это верно лишь в тех случаях, когда эмоции искажают. Однако это не их истинное назначение и не их сущностная природа. В норме у них более возвышенная и благородная роль: они сопровождают идеи, как теплота сопровождает свет, и если порой они смущают, то часто помогают и завершают то, что чистая мысль была призвана начать и наметить. Игра эмоций – не пустая игра и по природе своей не опасная. Напротив, она предназначена для целей, достижимых только через них; и если сила священных песнопений, псалмов Давида, гимнов Средневековья, немецких хоралов превосходит не только самые возвышенные уроки метафизики, но и самые великолепные светские поэзии, то это не для поддержания заблуждения, а для утверждения истины. Тот, кто является объектом этих песнопений, даровал их силу эмоциям, чьим естественным языком является гимн. Без этого тепла строгая, суровая истина оставалась бы лишь холодной и ледяной.