Так что угроза того, что Профессор не успокоится, пока не выяснит методологию скоростного охлаждения бульона в единичном гранёном стакане, была очевидна и реальна.
Миха обреченно вздохнул и, мелко смеясь, сдался:
– Ладно… Я же сказал, что терпеть не могу остывший бульон. Сказал? Так я вас обманул…
Возникла пауза, мы непонимающе смотрели на Миху, а он торжествующе на нас.
– Так в чём хохма? – первым не выдержал Манюня.
Миха, мстительно рассмеялся, радуясь, что ещё раз наколол нас:
– На самом деле я терпеть не могу горячий бульон. И это чистая правда – пояснил Миха. – Так я его себе и купил минут двадцать тому назад, перед тем как встать за пирожками. Пока я толкался в очереди, он остыл. А вам купил горячие бульоны и принес их все вместе на одном подносе, а остальное – ловкость рук и немного мошенничества. Я шо, дурной… кипяток глотать?
Михино признание окончательно всех развеселило, а долгожданная трапеза настроила на несколько другой умиротворенно-лирический лад с философским уклоном в сторону самосовершенствования.
Шура молча поедал пирожок за пирожком, запивая откуда-то появившимся яблочным соком. Неожиданно я вспомнил, что Шура ярый противник первых блюд, так что его порыв выпить полстакана горячего бульона для меня остался навсегда загадкой, и я отнёс его к разряду неудачных шуток с печальным концом.
– Вот, что я скажу, – неторопливо начал Мурчик, – мало у нас культурных мероприятий.
– Вот-вот, – подхватил Манюня, – культурно мы почти что не развиваемся.
– А кино? – тут же возразил Профессор, демонстрируя свою феноменальную память. – Два новых фильма мы посмотрели – «Как царь Петр арапа женил» и «Русалочку».
– Да, кстати, Шура, – вспомнил я. – Всё хотел тебя спросить. Тебя в детстве сказка про русалочку обошла стороной? Ты так растрогался к концу фильма, слезу пустил… Сюжет не знал, что ли?
Шура продолжал молча жевать. Мой некорректный вопрос застал его врасплох. Набрав в рот побольше яблочного сока и прополоскав им перед последним глотком зубы, он с достоинством ответил:
– Я сентиментален, как истинный злодей.
– А чего ты решил, что ты злодей? – рассмеялся я.
– Я не решил, – грустно ответил Шура, – я себя в зеркале каждый день вижу. Злодей, истинный злодей.
Демонстрируя очевидные с его точки зрения признаки лиходейства, Шура нахмурил лоб, плотно сжал зубы, выдвинул вперед нижнюю челюсть и выпучил глаза – получилось довольно-таки страшно и смешно, до нервного тика.
Я вспомнил, как первый раз увидел Шуру в институте. Это было на первом курсе. На второй или третий день после первого сентября 1972 года. Дело было в какой-то тесной аудитории, где все получали методички то ли по начерталке, то ли ещё по какому-то предмету, не важно. Помню, что было тесно, и, получив свой заветный экземпляр, я пробирался к выходу. В этот момент вошли два незнакомых парня, видимо, тоже студенты с нашего потока, но из другой группы. Один худенький, стройный, с жёлто-пшеничными волосами, яркими голубыми глазами и не сходящей ослепительной улыбкой, выставляющей напоказ великолепные красивые зубы. Второй выше его почти на голову, широкоплечий, мрачный, в клетчатой расстегнутой на три или четыре верхние пуговицы рубашке с высоко закатанными рукавами, из-под которых выпирали недюжинные мускулы. Коротко остриженные чёрные густые вьющиеся волосы, невысокий лоб, крепкая челюсть, брезгливо оттопыренная нижняя губа и сонные, томные, слегка прикрытые глаза делали его похожим на кого угодно, только не на студента, пришедшего за методичкой. Тогда я ещё подумал об ошибочности первого впечатления. Студент из них один – блондинчик, а второй, это его кореш, зашедший за ним в институт. Но тут произошло нечто странное. Или мне показалось, или в самом деле это случилось, но я явственно услышал, как блондинчик, указав на меня глазами, сказал своему товарищу:
