Естественно, окружающие жарко обсуждали более чем странное Нинкино поведение:
– А что ты хочешь от девочки из техникума?
– Она, наверное, безумно счастлива, что попала в инофирму.
– Ага. Пролезет на место главбуха… Купит автомобиль и жизнь удалась…
– Точно. Такая без мыла в любое место пролезет.
Киприянова занималась спортом, бодибилдингом. За едой она гонялась за белкáми, чтобы после работы вечером накачать мышечную массу. Как-то она рассказывала, что профи должен съедать за завтраком десять яиц. Я удивленно спросила:
– Зачем так много?
А она, не поняв сути вопроса, равнодушно пожала плечами:
– А иначе ты ничего не добьешься.
Стоя в очереди в столовую, она всегда с интересом рассматривала фотографии в свежих фитнес-журналах. Там красовались накаченные мужики и ужасные на вид тетки в бикини, намазанные маслом. Нина с завистью в голосе повторяла, как зачарованная:
– Как я хочу такую же фигуру!
А я обычно отмалчивалась.
Вторая моя приятельница Марина Хаменко была постарше нас с Ниной, ей стукнуло уже тридцать два. Марина была всегда аккуратно одета, несколько стандартно, но со вкусом. Жила она одна и вид у нее был довольно несчастный.
Первую неделю за обедами она почти все время молчала, только иногда рассеянно улыбалась, как бы подчеркивая, что она слушает и ей небезразлично, где она и с кем. Но сказать ей особенно было нечего.
Марина была интеллектуальной молчуньей. Как выяснилось, дома она любила слушать классическую музыку, а в метро всегда читала. Говорила, что любит Акунина. «У него высокий стиль, – повторяла она. – Не то, что в дамских романах». Я к ней прислушивалась, так как Акунина не читала. Один раз мы даже обменялись с ней книгами: она принесла мне «Азазель», а я «Дом на краю света» моего любимого Каннингема.
Протягивая Марине книжку, я сказала:
– Это самая умная и самая романтическая история из тех, что я читала.
Всего через день, придя на работу, я обнаружила, что Каннингем небрежно брошен на клавиатуру моего компьютера. Меня обдало холодом, я почему-то боялась прикоснуться к книге, будто она меня укусит.
Марина вернулась, поздоровалась и невозмутимо села на свое место, делая вид, что работает. Я в недоумении спросила ее:
– Ты бросила мне книгу? Так быстро ее прочла?
Хотя и так было ясно, что именно она ее положила, ведь больше-то не кому. Ошибки здесь нет. Но прочесть она ее, конечно, не могла, даже если бы не ложилась всю ночь спать. Марина, не поворачивая головы, сдержанно сказала:
– Нет, я не смогла осилить даже двух страниц. – Ее тон был невинно невозмутимым, как тон идеального преступника, который даже не пытается оправдываться. – Ничего не понятно… Или это просто не мое, – добавила она так, будто не справилась с китайской грамотой.
Я злилась про себя: «Да, я понимаю, что вкусы – вещь запутанная, а над хорошей книгой нужно еще и думать». Но меня не это взбесило. Я не понимаю, почему ты, придя на работу заведомо раньше, бросила мне мою книгу на клавиатуру, зная, что эта книга дороже других для меня. Ведь я отдала ее тебе в руки!
Марина сидела, делая вид, что увлечена работой.
Впрочем, чего было от нее требовать…
Через неделю я принесла ей «Азазель». Она с нетерпением ждала похвалы. Я вяло сказала:
– Ну… так себе. Обычный боевик. По сути «мыло». Даже нет, не «мыло», а жвачка. Ее жуют, но глотать не рекомендуют, под ножом хирурга можно оказаться.
– Неужели не понравилось? – недоверчиво подняла на меня глаза Марина.
