Продавщица дежурно зарделась: к пустопорожним комплиментам, как видно, она привыкла.
– Можем халат предложить. У нас благотворительная акция – часть дохода пойдёт в пользу фонда защиты детских спортивных школ.
– Неплохо. Но в другой раз. А нет ли у вас, среди шубок и шапок ваших, мужского белья? Нижнего. Попросту говоря, трусов.
На этот раз девушка почему-то зарделась по-настоящему.
– Нет, к сожалению. Это до нас здесь торговали галантереей и трикотажем.
– Понятно. А до того, как трикотаж, здесь туалет был. Его-то куда подевали?
Девушка пожала плечами.
– Туалет? – вдруг подаёт голос мордоворот со своей табуретки. – Вы в ЦУМ пройдите. Там и туалет есть, и трусы. И плавки. Это недалеко.
– Знаю, – Виктор Павлович внимательно смотрит мордовороту в глаза. – Вы не занимались в секции академической гребли у Галины Степановны?
Мордоворот шмыгает носом и, встав, почему-то вытягивает руки по швам, насколько это у него получается при его бицепсах и прочей мускулатуре.
– Нет, – отвечает он. – Не занимался. Мы так, сами по себе, с ребятами.
Наш герой, не дослушивая его, выходит.
Он и вправду шагает вверх по Пушкинской улице (и вновь простите: ныне по вновь Большой Дмитровке), очевидно, направляясь в ЦУМ.
– Дяденька! – вдруг окликают его, когда он подходит к Копьёвскому переулку. – Постойте, дяденька.
Виктор Павлович смотрит, кто его зовёт, и видит стоящую перед ним рослую девушку – натуральную блондинку с толстой косой, закинутой на высокую грудь, – в косу вплетена простая коричневая лента. На девушке простое же, в цветочек платье, едва ли не ситцевое, с пояском, чуть ниже колена. На крепких ногах – белые носки и ужасные, чёрно-зелёные с розовым отечественныя кроссовки.
– Дяденька! Я спросить хочу, – тянет девушка. В одной руке она держит довольно большую плетёную корзинку. В другой – изрядно набитый яркий пластиковый пакет.
Виктор Павлович останавливается и с подлинным интересом смотрит в большие голубые глаза.
– Тоже приезжая?
– Почему тоже? – удивляется она и хлопает ненакрашенными ресницами. Вообще на её лице ни следа краски и помады. – И вы приезжий? Тогда я у других спрошу. Изви…
– Это я так… – перебивает её Виктор Павлович. – Что вы хотели спросить?
– Вы только, дяденька, скажите мне, где здесь театр?! – спрашивает девушка, и Виктор Павлович смотрит на неё недоумённо, так как они стоят в двух шагах от Театра оперетты.
Девушка правильно понимает его взгляд и продолжает своим медленным, грудным голосом, в котором слышны отзвуки севернорусского говора:
– Мне не этот театр надь, не опереточной…
– Большой, что ли? Это сюда и по переулку.
– Неуж не вижу? В театр Большой-то я вечером пойду. Мне другой нужон.
– Детский, что ли? Это там, могу проводить.
– Да не детской же! Художественной!! Я в него поступать приехала! Хожу туда-сюда, найти не могу…
– В школу-студию МХАТ, что ли?
– Ну в неё, конешно. Хожу-хожу, никто не знает. Обинно.
– Это ты правильно ко мне обратилась. Я сейчас тебя туда проведу. Откуда, говоришь, в Москву приехала?
– С Кашкаранцев. С Терского берегу.
– Это ж где такой? Ты что, казачка, что ли? По масти не похожа вроде.
– Какая казачка, дяденька? Поморские мы. Кола, полуостров Кольской слыхивали? Про область Мурманску?
– Про Мурманску слышали. Как же: Североморск (увы, должен дать оговорку: весь дальнейший диалог и всё, связанное с героиней, написано задолго до катастрофы с «Курском». Именно поэтому и оставлено в неприкосновенности. Так сложилось. – С. Б.
