В туалетной комнате бросалось в глаза обилие зеркал в богатых резных позолоченных рамах. Эти зеркала ломали и искажали пространство и были расположены таким образом, чтобы визуально раздвигать реальные границы небольшой по площади комнаты.
Все три помещения были обставлены легкой, камерной мебелью в изящном стиле со множеством рокайлей[103] и прочих позолоченных завитушек. Самым внушительным предметом была большая альковная кровать, по вполне понятной причине вызвавшая у Фьяммы прилив щекочущих спину мурашек и концентрацию отнюдь не целомудренного жара внизу живота.
Весь интерьер, включая обстановочные[104] кресла и небольшие диванчики, был то ли вердепешевого[105], то ли вердепомового[106] цвета. Фьямма вечно путалась во французских названиях цветов, отчего всегда получала выволочку от доньи Каталины за незнание того, что дуэнья считала необходимым минимумом для всякой уважающей себя знатной синьорины.
Этот цвет был довольно приятным и замышлялся как успокаивающий и умиротворяющий, но с новоиспеченной маркизой де Велада это совершенно не работало. Да и разбираться в правильности его названия было вовсе недосуг.
Фьямметта Джада уселась на диванчик меридьен[107] и поджала под себя ноги. Ей нужно срочно обдумать недавно произошедшее. Картинки венчания мелькали в памяти, как страны на вращающемся глобусе. Мгновения, которые они провели в церкви, смешались и растянулись во времени.
От охватившего ее после инцидента в малой гостиной общего потрясения и волнения, связанного непосредственно с церемонией венчания, Фьямма не помнила того, что было в церкви, в подробностях. В сознании всплывали лишь отдельные детали бракосочетания.
Вот Бьянколелла ди Бароцци покрывает ее голову кружевной мантильей, принадлежащей сестре жениха. Это единственная деталь, которая, пусть отдаленно, но всё же напоминает наряд невесты.
Вот она пытается встать перед алтарем по правую руку от Луиса Игнасио, а настоятель церкви, сообщая ей, что Ева была сформирована из ребра Адама с левой стороны, значит, и стоять невеста должна по левую руку от жениха, подводит и ставит ее слева от маркиза.
Вот священник читает проповедь из Евангелия, а она, не вслушиваясь в речитатив, застывшим взглядом всматривается в заалтарный образ. На нем изображена Мадонна, держащая в руках цепи[108]. И отчего-то это кажется ей очень символичным. Цепи в руках Девы Марии выглядят для нее отнюдь не символом избавления от разных пут, а напротив, символом подчинения, повиновения и послушания мужчине, стоящему по правую руку.
Вот падре, обращаясь непосредственно к ней, задает какие-то, по всей видимости, важные вопросы. Она молчит. Священник не торопит ее с ответом, а Луис Игнасио смотрит на нее сосредоточенно-строго и принуждающе, и она, то ли под его давлением, то ли от общей растерянности, а может, и по какой-то иной причине, отвечает: «Я согласна».
Следующее воспоминание о том, как священник соединяет их с маркизом руки, после чего накрывает их столой. Затем – она что-то лепечет заплетающимся языком, повторяя за настоятелем слова брачной клятвы. Потом, как колокол на кампаниле, в голове звучит приговор: «Властью Церкви я подтверждаю и благословляю брачные узы, которые вы заключили. Что Бог сочетал, того человек да не разлучает. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь».
И последняя вспышка в памяти – обмен кольцами, одно из которых сейчас красуется на ее безымянном пальце.
