Не чувствуя ни биения собственного сердца, ни тока крови, ни мурашек на коже, но сгорая от жгучего стыда, Фьямметта Джада замерла под прицелом пристально следящих за каждым ее движением гагатовых глаз.
Луис Игнасио отступил на пару шагов и окинул ее взглядом с головы до бедер. От увиденного у него стало тесно в паху.
Изящный разлет ключиц. Влекущая яремная ямка, которую нестерпимо захотелось вылизать. Упругая молодая грудь с замысловатым рисунком венок и персиковыми ареолами вокруг возбужденно торчащих вершинок. Косточки ребер под тонкой, почти прозрачной сливочной кожей, которые так и просились быть обрисованными его пальцами. Манящая впадинка пупка на красивом плоском животе. Он до безумия желал приложиться к нему губами. Вылизать совершенную, будто подсвеченную изнутри кожу цвета девственно-белых лилий, которая сияет свежестью и молодостью.
Де Велада знал разных женщин: с кожей золотистой, как пустыня, и оливковой, как сверкающая на солнце бронза, сливочной, как панна-котта[118], и кремовой, как лепестки чайной розы. С развевающимися по ветру жесткими, как хвост вороного андалузца, черными волосами и мягкими, как китайский шелк, локонами цвета густого шоколада. Дерзких, бесстыдных шатенок, нежных, скромных блондинок и томных, страстных брюнеток. Игривых и плаксивых, застенчивых и провокационных, вальяжных и суетливых. Любых. Но никогда в его жизни не встречалась комбинация огненно-медных волос, к которым так и тянется рука, белоснежной, как сахар, кожи, которая манит губы, и колдовских болотно-нефритовых глаз, выражающих одновременно вызов и смирение. Глаз, в которые хочется нырнуть и утонуть навеки.
Луис Игнасио обошел девушку по кругу и заметил в луче солнца, проникшем сквозь незадернутые окна, россыпь веснушек на точеных девичьих плечах. Фьямма воспринимала их как свое несовершенство, поэтому постаралась прикрыть руками. У маркиза же эти солнечные брызги на белоснежной коже вызвали нежный трепет. Ему захотелось слизнуть языком эти совершенные несовершенства. Но он не стал. Не сейчас. Он убрал руки Фьямметты и облизал плечи взглядом, после чего вынул гребень из ее прически. Буйные рыжие пряди рассыпались по плечам.
Де Велада снова зашел спереди. В его глазах легко считывался жадный голод, и Фьямма ощутила мужской взгляд как чувственное прикосновение. Ее с ног до головы окатило кипятком дикого, не испытываемого ранее смущения. И от этой волны жара всколыхнулась и накатила другая волна, волна острого предвкушения, волна желания и томления. Ей прежде не приходилось ощущать подобное.
Но и для маркиза это действо с женским раздеванием оказалось отнюдь не простым испытанием. У него уже было невыносимо туго и напряженно в чреслах, но он не мог себе позволить дать слабину и взять немедля желанное тело. Не сейчас! Ему нужно довести наказание раздеванием до логического финала. Нужно подчинить волю рыжей строптивицы, сводящей его с ума. Тут вопрос стоит ребром: кто кого. Если он не обуздает Фьямметту Джаду, то сам превратится в набойки ее каблучков. Он близок к этому. И потому де Велада продолжил желанную для обоих пытку.
– А теперь юбку, – произнес маркиз хрипло и сдавленно.
– Может, всё же не надо? – прозвучало жалко, но с изрядной долей надежды в голосе.
– Надо, – ответил де Велада глухо и твердо.
Поколебавшись немного, Фьямметта принялась развязывать завязки, ощущая при этом немыслимую лихорадку и одновременно жар во всём теле.
