Дома с порога начались вопросы.
– Ну как, получила? – спросила мама, встречая дочь в прихожей. – Что там? Сплошные тройбаны?
– Представляешь, нет. Только химия, алгебра, геометрия. Остальное вполне прилично. По-моему, половину вообще нарисовали.
– Директору вашему цены нет. Не жалеешь, что на выпускной не пошла?
– Нет, конечно. Я даже не знаю, как зовут моих одноклассников.
Мама покачала головой и отправилась курить на балкон – вспоминать свои золотые школьные годы.
Сумка была предусмотрительно собрана, недочитанный роман отложен на подлокотник дивана, оставалось только уснуть, проигнорировав белую ночь и отвратительно холодные и мокрые после второго за день мытья волосы, разбросанные по подушкам. И еще раздражал тошнотворный запах тухлой воды от фенечек. Сигнал мобильника, заплутавшего в одеяле, вмиг участил сердцебиение.
– Приветствую! Не разбудил? – голос Федора был бодр.
– Вечер добрый! Отнюдь.
– Я тут внезапно оказался в городе, подумал, авось, ты жаждешь присоединиться.
– А метро открыто еще? Сколько времени?
– Двадцать три пятнадцать.
– Мне утром на электричку надо рано. Часов в шесть.
– Дык. Я могу проводить.
– Погоди, я тебе перезвоню через минуту.
– Жду.
Кира выскочила из комнаты, спотыкаясь, на ходу натягивая джинсы, путаясь в штанинах, и судорожно ища футболку в груде сваленных на спинку стула вещей.
– Мама! Ма-ма! – позвала она из прихожей, уже завязывая кеды.
– Ее нет, что случилось? – отозвалась бабушка из комнаты, перекрикивая телевизор. – Ты куда собралась?
– Я гулять, с другом. А мама где?
– У соседки, у Нэлли.
Кира схватила телефон и набрала мамин номер. Отпрашивание на ночную прогулку более всего походило на постановку мамы перед фактом. Последним аргументом стало то, что выпускного у нее не было, а тут хоть какое-то развлечение. Мама сдалась.
– Поезжай. Только чтоб тебя встретили и проводили. По ночам одной чур не шляться.
– Конечно!
– И телефон взять не забудь! – последнее указание было уже совершенно излишним, поскольку с начала прогулок с Федором мобильник был при ней постоянно, он стал магическим предметом, всегда готовым напомнить, что все, что происходит с ними – явь, а не морок или прекрасное сновидение.
– Ну что, не отпустила она тебя? – ехидно спросила бабушка.
– Отпустила, – на бегу бросила Кира.
– Я бы не разрешила. Дня им мало, надо еще по ночам шляться. Пьяных полно…
Но Кира не собиралась никого слушать и уж тем более спорить и что-то обсуждать.
– Закрой дверь, я ушла. До завтра! – она махнула рукой и, схватив рюкзак, выскочила за порог.
В метро ее ждал Федор.
– Вот, Воннегута тебе бумажного привез. Он дюже хорош. Один из любимых романов.
– Благодарствую! – она положила покетбук в рюкзак. – Верну через неделю, ладно? Нужно роман дочитать.
– Не вопрос, я все равно через пару дней в ПТЗ уезжаю на какое-то время. Надо всякие бумажки собрать, книжки кое-какие привезти. Да и корешей проведать неплохо бы.
Для Киры это не было хорошей новостью, но она не стала показывать свои эмоции и спросила, как надолго он уедет. Услышав, что в Петрозаводске его ничего не держит, она обрадовалась и, вспомнив о долгожданной свободе ото всего и любимой подруге, нянчившей ее зверинец на даче, устыдилась своей реакции.
Они начали свое путешествие с Невского проспекта, измерили шагами все закоулки между каналом Грибоедова и Мойкой и оказались в Коломне.
Белая ночь – природный оксюморон – молочным маревом вперемешку со смогом растекалась над городом. Восторг от переживаемого момента одинаково остро переживался ими обоими: свобода и красота обрушивались на них в старом городе. Остывающий Петербург наполнялся свежестью, воздух начинал напоминать морской. Ночь позволяла почувствовать то, что днем ускользало от внимания: оказалось, что у шагов есть отзвук, словно невыросшее эхо, звуковая тень, сопровождающая каждый шаг.
