Гибель Пармы - страница 2

Пельгаш, забыв облизывать сладкие пальцы, смотрел на замазанный срез, на плотно пригнанную крышку. Это был не просто сбор урожая. Это был договор, скрепленный медом, дымом и глиной. Договор с самой жизнью тайги, с духом борти, с предками, передавшими им эти деревья.

– Атай… ("Отец…") – спросил он тихо, пока отец укладывал драгоценные соты в пестерь, прикрывая их сверху чистой берестой. – Мый сэтiн… борть дух? Сiйö олö сэтiн? ("Там… дух борти? Он там живет?")

Йиркап поправил пестерь на плече, взглянул на сына. В его глазах светилась мудрость поколений.

– Олö… ("Живет…") – подтвердил он серьезно. – Сiйö – вöрсалöн отир. Сiйö видзö пчелаöс. Сiйö медсö лэдзö миянлы, кор ми тэнö пöртöдзöмöн овмöм. Но кор ми жадничам, сiйö лэбты. ("Он – лесной народец. Он пчел охраняет. Он мед нам дает, когда мы его с уважением берем. Но когда мы жадничаем, он улетает"). Он тронул кору липы рядом с зарубкой. – Та борть… менам батьыслöн. Сiйö велöдчи меным: мед лэдзны пчелалыныс öнiя мед. Мед тшöктны сэтшöмöс, кöда öнi овлö. ("Эта борть… моего отца. Он учил меня: оставлять пчелам нынешний мед. Брать только тот, что прошлым летом собран"). Йиркап вздохнул. – Батьыслöн шоныд абу öшö сэтiн… но миян йöзöг, тэ, керö пöртны та сьылöмсö. ("Души отца нет больше там… но наш сын, ты, должен продолжить эту песню").

Пельгаш кивнул, сжимая в руке пучок дымной травы. Ответственность легла на его плечи, но она была не тяжкой, а почетной. Он почувствовал себя звеном в длинной цепи.

– Ме керöм, атай, ("Мы продолжим, отец") – сказал он твердо.

– Керöм… ("Продолжим…") – повторил Йиркап, и легкая улыбка тронула его обычно суровые губы. – Вöрса кывзис миян горсö. Сiйö пöртiс миянлы медсö. Одзжык миян куим бортьöдз ветлöм. Öнi лэдзьöм… ("Лес услышал наш крик. Он ответил нам медом. Раньше мы к трем бортями подходили. Сейчас собрали…"). Он кивнул на пестерь. – Асланыд пестерь пыртöд öнi. Тайö – тэтiян мед. ("Свой пестерь неси теперь. Это – твой мед").

Гордость распирала Пельгаша. Его мед! Добытый по всем правилам, с благословения отца и духов. Запах дыма, терпкого меда, древесной смолы и влажной земли висел в холодном воздухе, как священный фимиам, напоминая о только что законченном ритуале у истока. Тяга к меду была сладкой, но тяга к соблюдению древнего равновесия – сильнее. Она была вкусом свободы, выкованной уважением.

Глава 4

Соседи и Соперники. Искра Тайры

…– А, перымский щенок! Думаешь, твой лучик стрелять умеет? – он презрительно ткнул пальцем в лук Пельгаша, вырезанный из можжевельника и тщательно отполированный отцом. Тетива была туго натянута – Йиркап следил за этим.

– Умею, – тихо, но твердо сказал Пельгаш, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Он сжал лук, ощущая знакомую шершавость дерева под пальцами. "Öдва лэдчы, Пельгаш… видз олан…" ("Не злись, Пельгаш… держи себя…") – пронеслось в голове отцовское наставление.

– Докажи! – Торум указал на мишень – толстый обрубок лиственницы шагах в двадцати, на котором уже торчало несколько стрел. – Видзö, кыдз перым пиян лэччö! ("Смотрите, как пермяцкий парень мажет!")

Пельгаш вложил свою стрелу с оперением из орлиных перьев, натянул тетиву. Сердце колотилось. Он вспомнил наставления отца: «Дыши ровно. Целься не глазом, а всем телом. Лук – твоя рука, стрела – твоя мысль. Пусти ее, как дыхание». Он выдохнул и разжал пальцы. Тетива звонко щелкнула. Стрела просвистела и воткнулась чуть левее центра мишени, рядом со стрелой Торума. Неплохо для его лука и дистанции.