Энкиду не стал задерживать дыхание. Напротив, он набрал полную грудь этой растворённой в воздухе мерзости и подержал в своих великолепных, как паруса, лёгких.
Он представил, как его глаза налились кровью, а губы кривятся, но не поддался соблазну сыграть в сноба: если он хочет пролезть в голову хозяину сих мест, ему надо проникнуться духом зла насквозь.
Время устроить постирушку будет, а пока нужно провонять, как бедная рыба на песке.
Он вспомнил, пока проходил это испытание, жёлтый цвет на карте и задался вопросом: интуитивно ли картограф закрасил подземную дорогу цветом третьего номера тревоги, или Шанни действовала осознанно?
Он двинул вперёд, пробрался под оползнем, находя сговорчивые места в этой крепости ощупью.
Огонь дрожал от страха или отвращения. Внезапно он погас – как раз, когда Энкиду вступил в квадратное чёрное помещение.
Не беда. По его расчётам он уже у дяди в голове. А для его задачки чем меньше света, тем вернее.
Он успел заметить густую черноту в одном из углов – впечатление такое, будто там заснул громадный крокодил, свернувшись котёнком. Что бы это могло быть?
Минуту он стоял в непроглядной черни, свыкаясь с нею и стараясь наладить дыхание.
К смраду он принюхаться не мог, но первое зубодробительное впечатление улеглось. Было просто гадко. Но мы, прекрасные господа с Нибиру, умеем подчинять свои помыслы цели.
Он поднял голову, и его собственные ощущения крутанули его на карусели. Вверх ли он смотрит?
Ему вспомнились недра Аншара и осыпь, уходящая в непонятном направлении из-под ног.
Какое-то время он провёл, заставляя себя расслабиться и принять дядины мысли – ночной поезд без окон и дверей, вроде того, что они видели на горизонте, когда прошли две реки подряд. Ему самому пришлось представить себя вокзалом, без предубеждения впускающим все ящики на колёсах. Ящики набиты черепами, в свою очередь переполненные гудящими проводками намерений.
Тишина обитала здесь удручающая – хоть бы капнуло откуда…
Но нет. Даже звона в ушах не дождёшься.
Его терпение было вознаграждено – но поезд оказался больше вокзала и, ворвавшись, раскрошил стены и вздыбил на хребте жалкую задребезжавшую крышу. Грязный поток из раскроённого, как пространство времени, обрушился на него, заливаясь в уши и нос.
Сначала он был оглушён. Впечатления сбивались комьями и ускользали илистыми сгустками между пальцев.
Мелькнуло что-то…
Энкиду силой ухватился за видение и, удержав со скрипом зубов, подтащил к себе.
Потом второе и, накрутив вожжи на кулаки, заскользил по мрачной реке на спине чудовища.
Вот что ему удалось изловить на месте крушения.
Река, огромная и тяжкая, катила мерные гребни вдоль пологого берега. У самого прилива, на полосе мокрого песка, кто-то, сгорбившись на коленях, жадно пил из реки.
Это исчезло.
Потом он увидел две свечи с двумя огоньками. Чья-то ладонь постоянно гасила один из языков пламени.
Наконец, в свете этой меркнущей одинокой свечи он увидел великана, лежащего навзничь: из его широкой вздымающейся груди росло тонкое красивое дерево с кроной, похожей на огромный мозг.
Энкиду возрадовался, что зацепил дядю на всём скаку его ночной поездки по тёмным лугам своего королевства, но, видать, показал себя… не выдержал, вылез из-за вороха старых шуб, где прятался в Анфиладе от Шанни.
Тотчас к нему кто-то повернулся и принялся огненными злобными глазами искать в дрожащей маревом черноте. Не найдя, послал наугад несколько картин насилия.
