Год моего рабства - страница 2

Колот вновь вытянул документ из моих пальцев:

— Теперь это все — бесполезная формальность. Ты удостоверишь все, что тебе дадут. Не удостоверишь — удостоверят за тебя. А станешь упираться — исчезнешь. Но не сразу, не надейся. Такое тело не должно пропасть зря. Так что в этом деле, моя милая, — он подцепил вонючими пальцами мой подбородок, — полным-полно твоих личных интересов. — Он снова тронул лямку и тащил ее с плеча, нарочно касаясь кожи: — Бежать отсюда невозможно, предупреждаю сразу. Ты выйдешь отсюда лишь в одном случае — если мы этого захотим.

Лямка скользнула до локтя, оголяя грудь, и я тут же прикрылась, но Колот с усилием отвел мою руку:

— Привыкай к покорности. Отныне ты рабыня. Красивая вещь для удовольствия.

Я сглотнула:

— Еще нет. Я не подписала.

Он улыбнулся:

— Ты наивнее, чем казалась. Или хорошая мина при плохой игре? — Он разжал хватку на моем запястье: — Снова дернешься — и я тебя ударю. Я не большой любитель, но если будет необходимость… Давай не станем доставлять друг другу неприятности. А чтобы не впадать в соблазн, сцепи руки за спиной. Или это сделают мои люди. Причем с большим удовольствием.

Я чувствовала, что заливаюсь краской. Подчиниться казалось самым разумным — теперь я была в абсолютной власти этих страшных людей. Я даже не сомневалась, что Колот давно все решил, а раздевал меня сейчас лишь для своего удовольствия. И удовольствия своих головорезов. Я старалась представлять, что смотрю на себя со стороны, будто играю чужую роль.

Платье скользнуло к ногам, Колот одним движением стянул белье, и я вновь ощутила, как в этом помещении гуляет ветер. Кожа покрылась мурашками, меня бросало то в жар, но в холод. Имперец какое-то время просто смотрел, покусывал губу, барабанил пальцами по рамке формуляра. Потянулся, тронул грудь. Я не выдержала и закрылась. Колот удовлетворенно хмыкнул, кивнул одному из своих. Тот зашел мне за спину и развел руки. Пальцы Колота теребили грудь, на губах играла улыбка.

— Вот за это вас и ценят — за спесь, которой нет в урожденных рабынях. По крайней мере, поначалу. А там… уж как сложится.

Я снова дернулась, улыбка на его лице заиграла еще шире. Рука скользнула вниз, прошлась между ног, сжала ягодицу. Он кивнул:

— Хороша… Хороша девка. То, что надо. — Он склонился к самому моему лицу:

— Год. Всего лишь год. И свободна, как ветер!

Меня отпустили. Я тут же подняла платье и прикрылась, а Колот уже подставил формуляр, тыкая в него пальцем:

— Вот, видишь? Год. Удостоверяй.

Я сглотнула, казалось, кожа в горле вот-вот треснет, пересохнув:

— Я не дочитала.

— Нечего читать. Удостоверяй. Кучу времени на тебе потеряли.

Я все же пробежала глазами, сколько успела. Но от прочитанного можно было бы помутиться разумом. Особенно от пункта о дозволенных наказаниях.

— Ну! — Колот терял терпение.

Под пристальным взглядом имперца я приложила палец, и договор был активирован. Колот выдирал его из моих рук. Я подняла голову:

— Что за графы в самом низу?

— Штрафные.

— Что это значит?

— Что срок договора может быть увеличен за те или иные проступки с твоей стороны.

Я с ужасом посмотрела в его лицо:

— Какие еще проступки?

— Любые, которые сочтут достаточными твои хозяева. — Он дернул меня за руку: — Пошли. Хватит вопросов.

Последние слова эхом звенели в моей голове. Ведь это значило, что договор попросту может стать бессрочным.

3. 3

Я все еще не верила в реальность происходящего. Казалось, проморгаюсь — и все исчезнет. Я вернусь домой, увижу поджатые мамины губы, услышу знакомые насмешки Ирбиса, за которые, порой, его хотелось отлупить, как следует. А завтра утром, как обычно, пойду на работу в имперскую оранжерею, выращивать рассаду для многочисленных садов Сердца Империи. Я любила свою работу. Спокойную, созидательную. Любила смотреть, как из крошечных зерен пробиваются трогательные нежные ростки. Влажный теплый микроклимат, запахи нагретой земли. Бондисны, главные имперские символы, никогда не прорастали в субстрате, растворе или камере. Капризные, беззащитные, желто-зеленые, почти прозрачные в своем младенчестве. Я не могла осознать, что всего этого больше не будет.