– Отдыхай, – прошептала я. – Я рядом. Если что – просто позови.
Он кивнул, сжав губы. Плечи его были по-прежнему напряжены, но теперь – чуть меньше. Не потому что стало легко. А потому что кто-то остался рядом, когда темно.
Я вышла из его комнаты и мягко прикрыла за собой дверь.
На полу в своей комнате, у тумбочки, я заметила коробку. Подарок отца. Бархатная, тёмно-красная. Прочная. Закрытая. Молчаливая.
Я остановилась, глядя на неё. Он сунул её мне в руку на прощание, с той редкой, растерянной теплотой, которую я привыкла от него не ждать.
"Открой дома", – сказал он. И в тот момент в его голосе было что-то… настоящее. Я села на кровать, взяла коробку в руки. Пальцы сами скользнули к краю крышки – но… я остановилась.
Не сегодня.
Слишком много боли. Слишком много слов. И я боялась, что даже подарок сейчас превратится в ещё одну воронку воспоминаний. Я аккуратно отложила коробку на прикроватную тумбу, рядом с телефоном. Пусть подождёт. Пусть утро сначала научится быть тише.
Завтра я открою её. Завтра я решу, готова ли я принять то, что он вложил в неё.
Сегодня – я просто жива. И этого достаточно.
Палата реанимации была тускло освещена. Глухой гул аппаратов, ровный ритм кислородной подачи, лёгкое мигание мониторов. Здесь всё было остановлено, как будто сама жизнь затаила дыхание, не решаясь двигаться дальше.
Мужчина вошёл тихо. Без лишнего звука, как будто не хотел тревожить даже стены. Он был в длинном пальто, тень от капюшона скрывала половину лица, но по походке, по медленным, выверенным движениям было ясно:
Он чувствовал себя хозяином в этой тишине.
В кровати – девушка. Юная. Худощавая. С коротким каре, тёмными волосами, в которых запутались следы боли. На лице – ссадины, губы слегка опухли, щёка в бинтах, ключица зафиксирована. Руки – безжизненно лежат вдоль тела. Она дышала только потому, что машина рядом разрешала ей это делать.
Мужчина склонился ближе. Не с жалостью. С интересом. Словно изучал экспонат, тщательно отобранный для чего-то важного. Он достал телефон и сделал снимок. Без вспышки. Без звука. Камера поймала её лицо в полутени. Неживое. Уязвимое. Красивое.
Он посмотрел на экран. Улыбнулся. Почти тепло. Почти.
– Владе… очень понравится твой вид, – прошептал он, убирая телефон в карман.
Он задержал взгляд на мониторе – как будто ждал, что кривая вдруг дрогнет. Но нет. Пульс ровный. Жизнь – едва держится. А значит, всё идёт по плану.
Он обернулся, взглянул через плечо, проверил тишину – и вышел. Так же, как и вошёл: призраком. Позади осталась только слабая вибрация датчиков и одна дышащая тень, которая вскоре может стать чужим козырем в чужой игре.
Он вышел из больницы неторопливо, почти лениво, как будто не был только что в реанимации, где жизнь еле теплилась под трубками и датчиками.
Сигарета медленно тлела в пальцах, пока он шагал через парковку, кутаясь в ворот пальто. Ночь была тёплой, но ему это было не важно. Он и так горел изнутри – от предвкушения, от контроля, от своей любимой роли: кукловода.
В телефоне уже было готово фото. Карин. Беспомощная. Хрупкая. Прекрасная в своей уязвимости. Он остановился у своей машины, сел за руль, открыл окно и прикурил снова, медленно, смакуя момент.
Пальцы коснулись экрана. Он написал под снимком:
Позвони мне, если хочешь знать чуть больше. – Антон.
Нажал “отправить” и даже не успел сделать первую затяжку, как экран снова загорелся – входящий вызов.
