– А потом она задышала. Снова. И я… я понял, что она – не просто остроумие, не просто флирт. Она – единственная, кто делает меня настоящим.
Я взяла его за руку. Моя ладонь дрожала, как и его.
– Она жива, Алекс, – прошептала я. – Благодаря тебе.
Он тихо выдохнул, и я впервые увидела, как мужчина, не привыкший быть ранимым, отпустил себя.
– А я впервые в жизни чувствую… что жив сам. Только потому что не опоздал.
Но, Влада… если бы я опоздал – я бы не простил себе. Никогда.
И в тот момент я знала:
Я тоже не прощу. Ни себе. Ни тем, кто знал – и молчал.
Дверь в приёмную открылась мягко, почти неслышно. Я обернулась – и увидела их: родителей и Виктора, шагавшего рядом, как всегда – уверенно, в меру строго, в меру отстранённо.
Он первым бросил взгляд на меня – и замер. На моих плечах всё ещё было его пальто. Я даже не заметила, как продолжила носить его. Но сейчас оно жгло. Обтекало холодом, как лёд. Я не сняла его. Не потому, что забыла. Потому что… не могла.
Потому что оно пахло им. Его молчанием. Его решением.
Я выпрямилась, делая шаг навстречу отцу, который поспешил ко мне с напряжённой улыбкой. Он выглядел бледнее, чем обычно, но всё ещё держал лицо.
Мои родители знали Карин с детства. Она была не просто подругой – она стала частью нашей семьи, огоньком, который всегда озарял дом, даже в самые тяжёлые времена. Мама звала её «второй дочкой», а папа нередко говорил, что если бы у нас было ещё одно кресло за семейным столом, оно бы всегда оставалось за Карин.
И когда я сказала:
– Это было сделано специально. Кто-то хотел убить её, – они замерли.
Папа сжал кулаки так сильно, что побелели костяшки. Мама схватилась за рот, глаза наполнились слезами.
– Боже мой… – прошептала она. – Но… Карин?..
– Она сейчас в реанимации, – тихо сказала я. – Жива. Только благодаря Алексу.
Они молчали. И в этой тишине было горе, будто их ударили по самому уязвимому. Потому что Карин – была не чужой. Она была наша.
Папа провёл ладонью по лицу, будто не мог поверить.
– Как? Почему? Кто?.. – его голос сорвался.
Я не ответила. Только сжала губы. Потому что в этот момент ответ стоял за моей спиной – в лице того, кто всё это знал, но не сказал мне ни слова.
Мама подошла чуть позже, медленнее. В её глазах была та мягкая тревога, которая бывает только у женщин, чьи дети переживают нечто невысказанное. Но вместо того, чтобы сразу подойти ко мне, она посмотрела в сторону, где сидел Алекс. Он был в углу, опустив голову, локти на коленях, пальцы сжаты в кулаки. Он выглядел не как герой, спасший жизнь. А как мальчик, которому страшно снова потерять что-то важное.
Мама подошла к Алексу, уже понимая, кем он стал для Карин. Потому что семья – это не только кровь. Это выбор. Это близость. Это те, кто остаются рядом, когда рушится всё. Она подошла к нему тихо, почти незаметно, и погладила по голове – аккуратно, как будто касалась раны.
– Всё хорошо, – прошептала она, как мать, – ты рядом. А значит, она будет жить.
Алекс не ответил. Только поднял глаза – и они блестели. Без слёз. Но в них стояла целая жизнь. И вдруг… он позволил. Позволил себе склониться к её плечу. Позволил ей обнять себя.
– Я… – выдохнул он, голос сорвался. – Я так боялся. Я думал, что она… А потом… потом я увидел, как она держит мой номер. И понял – если я не успею, я сам с этого обрыва шагну.
Мама крепче обняла его, прижимая к себе.
– Тш-ш. Не надо. Ты успел. Ты сделал невозможное.
