В ту ночь, когда Луиза вошла через потайную дверь в спальню ван Риттерса, она застыла на месте от изумления. Ее ждала новая игра, но впервые Луиза растерялась и испугалась. Все выглядело слишком реально, слишком страшно.
Голова ван Риттерса скрывалась под плотным черным капюшоном с круглыми дырами для глаз и прорезью для рта. Он облачился в черный кожаный фартук и блестящие черные сапоги, доходившие до бедер. Руки в черных перчатках он сложил на груди. Луиза с трудом оторвала от него взгляд, чтобы посмотреть на зловещее сооружение в центре комнаты. Оно очень походило на треногу, у которой публично наказывали злодеев на площади перед зданием суда. Однако вместо цепей с верхушки треноги свисали шелковые шнуры.
Луиза улыбнулась дрожащими губами, но ван Риттерс бесстрастно посмотрел на нее сквозь прорези в черном капюшоне. Ей хотелось убежать, но он явно предвидел такое намерение. И, быстро подойдя к двери, запер ее. А ключ положил в карман фартука.
Ноги Луизы подогнулись, она опустилась на пол.
– Прости… – прошептала она. – Пожалуйста, не бей меня…
– За распутство ты приговорена к двадцати ударам хлыстом.
Голос ван Риттерса звучал сурово и резко.
– Пожалуйста, отпусти меня… Я не хочу играть в такую игру…
– Это не игра.
Ван Риттерс подошел к Луизе и, хотя она молила о пощаде, поднял ее и подвел к треноге. Он связал ей руки над головой шелковыми веревками, а она оглядывалась на него, и ее длинные волосы упали ей на лицо.
– Что ты хочешь со мной сделать?
Он отошел к столу у дальней стены и, повернувшись спиной к Луизе, что-то взял с него. Потом с театральной неторопливостью повернулся, держа в руке хлыст. Луиза зарыдала и попыталась вырваться из шелковых уз, державших ее за запястья; она вертелась и извивалась, вися на треноге.
Ван Риттерс подошел к ней и, просунув палец в ворот ее ночной сорочки, разорвал ее сверху донизу. Луиза осталась обнаженной. А он встал перед ней, и Луиза увидела огромное вздутие под фартуком, говорившее о возбуждении.
– Двадцать ударов, – повторил он холодным, жестким, совершенно незнакомым голосом. – И ты сама будешь их считать. Поняла, маленькая шлюха?
Луиза поморщилась при этом слове. Никто прежде не называл ее так.
– Я не знаю, что я сделала не так. Я думала, я тебя радую…
Он полоснул хлыстом по воздуху, и тот просвистел прямо перед лицом Луизы. Потом он обошел девушку, и она крепко закрыла глаза и напряглась всем телом, но все равно боль от удара превзошла ее ожидания, и Луиза громко закричала.
– Считай! – приказал он.
Луиза повиновалась, едва шевеля белыми дрожащими губами.
– Один! – выкрикнула она.
Все продолжалось и продолжалось, без жалости или передышки, пока Луиза не потеряла сознание. Тогда ван Риттерс поднес к ее носу маленький зеленый флакон, и острые пары оживили ее.
И все продолжилось.
– Считай! – требовал ван Риттерс.
Наконец Луиза с трудом выдавила:
– Двадцать…
И он положил хлыст на стол.
Развязав тесемки кожаного фартука, он обошел Луизу. Она висела на шелковых веревках, не в силах поднять голову или упереться ногами в пол. Вся ее спина, ягодицы и верхняя часть ног словно горели в огне.
А ван Риттерс встал позади, и Луиза почувствовала его руки на нижней части своего тела – он раздвигал ее красные, пульсирующие болью ягодицы. А потом ее пронзила боль куда более страшная, чем испытанная ею до этого. Он насиловал ее противоестественным образом, разрывая ее плоть, и в ней нашлись силы, чтобы кричать снова и снова…
