Наконец он перерезал шелковые веревки, завернул Луизу в одеяло и понес вниз по лестнице. Не говоря ни слова, ван Риттерс бросил рыдающую девочку на постель.
Утром, когда она дотащилась до туалетной комнаты и села на горшок, она увидела, что кровотечение не прекратилось. Даже семь дней спустя она еще не поправилась окончательно – но Гертруде уже доставили новую алую розу.
Дрожа и тихо плача, Луиза поднялась по лестнице на зов. Когда она вошла в спальню хозяина, тренога снова стояла в центре комнаты, а ван Риттерс опять надел капюшон и фартук палача.
Понадобились месяцы для того, чтобы Луиза набралась храбрости, но наконец она отправилась к Элизе и рассказала о том, что делает с ней минхеер. Луиза подняла юбку и показала старые рубцы и свежие шрамы на своей спине. А потом наклонилась и показала изодранный, воспаленный зад.
– Прикройся, бесстыдная девка! – закричала Элиза и ударила девушку по щеке. – Как ты смеешь лить такую грязь на великого и доброго человека? Я должна немедленно сообщить об этом минхееру, а пока велю Сталсу запереть тебя в винном погребе!
Два дня Луиза сидела, съежившись, на каменном полу в темном углу погреба. Безумная боль в нижней части живота была подобна огню, грозившему пожрать саму ее душу. На третий день за ней явились сержант и трое солдат городской стражи. Когда ее вывели в кухонный двор, Луиза искала взглядом Гертруду, Элизу или Сталса, но вокруг не было ни души.
– Спасибо, что пришли и спасли меня, – сказала она сержанту. – Я бы не выдержала еще день.
Он бросил на нее очень странный взгляд.
– Мы обыскали твою комнату и нашли те драгоценности, что ты украла, – сказал он. – Какая ужасная неблагодарность по отношению к джентльмену, который был так добр к тебе. Посмотрим, что скажет тебе мировой судья.
Судья мучился последствиями вечерних развлечений. Он был одним из пятидесяти гостей в Хьюс-Брабанте, чьи винные погреба и стол славились по всем Нидерландам. Коен ван Риттерс был его старым другом, и судья сурово уставился на молодую особу, приведенную к нему. Коен накануне, после позднего ужина, говорил с судьей о девице, когда они покуривали сигары и приканчивали бутылку прекрасного выдержанного коньяка. Судья нетерпеливо выслушал сержанта, давшего показания против нее и положившего перед судьей украденные драгоценности, найденные в ее комнате.
– Арестантка приговаривается к отправке в колонию Батавии, пожизненно, – объявил судья.
«Счастливая чайка» уже стояла в порту, почти готовая к выходу в море. Луизу под конвоем отвели на причал прямо из зала суда. Наверху трапа ее встретил главный надзиратель. Он внес ее имя в список, а потом двое его помощников надели ей на лодыжки кандалы и толкнули в люк на орудийную палубу.
Теперь, почти год спустя, «Чайка» стояла на якоре в Столовой бухте. Даже сквозь толстую дубовую обшивку корабля Луиза услышала оклик:
– Баркасы с провизией! Разрешите причалить?
Очнувшись от воспоминаний, она выглянула в щель между досками крышки бойницы. И увидела большую лодку, что подходила к кораблю; на ней находилась команда из дюжины белых и чернокожих людей. На носу стоял высокий широкоплечий человек бандитского вида, но Луиза вытаращила глаза, когда узнала того, кто стоял у румпеля. Это был тот самый юноша, который спросил ее имя и бросил ей рыбу. Ей пришлось побороться за этот драгоценный дар, потом разделить его своим маленьким клинком и поделиться с тремя другими женщинами. Они не были ей подругами, потому что на борту этого корабля дружбы не существовало, но в начале путешествия они вчетвером заключили нечто вроде соглашения о помощи друг другу ради выживания. Они съели рыбу сырой, а столпившиеся вокруг голодные женщины выжидали возможности ухватить хоть кусочек.
