– Ты лжешь, мерзкая тварь! – Граф припечатал ее спиной в стену, схватив за подбородок и вынудив глядеть себе прямо в глаза. – Признайся, что лжешь.
Говорить было сложно, так крепко сильные пальцы впивались ей в кожу, блокируя челюсть, но Ханна все-таки отозвалась:
– И тогда точно солгу. Ваш брат – страстный любовник, его семя множество раз изливалось в меня.
Мужские пальцы сжались сильнее и сползли ей на шею с весьма определенным намерением – удушить.
Ханна кляла свой проклятый язык, самоубийственный в данном случае, но прикусить его не могла. Мужчина напротив вызывал в ней горячую неприязнь и жажду сопротивления каждому его слову и действию.
– Ты нарочно соблазнила его, – процедил снова мужчина. – Думала понести от богатого мальчика и привязать таким образом, но не учла самого главного – Солсбери чтят чистоту крови и ублюдков не признают. Если ты вообще говоришь правду... – Он презрительно глянул на живот девушки. Но хотя бы чуть разжал пальцы, позволяя ей судорожно втянуть в себя воздух...
– А вы проверьте, – дерзко отозвалась она, сверкая глазами.
И по тому, как заходили его желваки, испугалась вдруг, что неровен час он полезет ей прямо под юбку. Против воли напряглись бедра, а сердце зачастило сильнее...
– И проверю, – услышала она хриплый голос. – А теперь убирайся.
Куда именно убираться, Солсбери не уточнил, и Ханна, радуясь, что свободна от его хватки, направилась к двери. В конце концов, ничего своего у нее в Рейвен-холл не было... А испытывать дальше и судьбу, и терпение графа у нее желания не было.
– Ты куда? – будто вонзилось ей в спину. Даже морозцем скользнуло по позвонку.
– Убираюсь прочь, как вы и хотели, – в тон ему отозвалась она.
– Не раньше, чем я смогу убедиться, что ты лжешь мне. – И сквозь зубы: – Когда привезут повитуху, тебя позовут. А теперь убирайся на кухню, где тебе самое место!
– Премного благодарна... сэр.
Язвительность ее тона не ускользнула от собеседника, и они вперились злыми, колючими взглядами в лица друг друга.
«Вот такие, как он, и мешают перевертышам жить, – билось с пульсом в голове девушки. – Полагают себя лучше всех, а внутри лютые звери, похлеще любого из оборотней. Им бы скинуть человеческую личину и показать свою суть! Вот тогда мы бы и посмотрели, кто из нас кто».
В конце концов, граф Солсбери первым развернулся и пошел к лестнице, положив руку на эфес шпаги, мерно покачивавшейся в такт каждому его шагу. Ханна какое-то время наблюдала за ним, а потом направилась на половину для слуг...
Те встретили ее настороженно, без восторга. Знали, кто она есть... Девушку выдавали глаза, которые по приезде в поместье она не стремилась скрыть бересклетом. Наверное, где-то в пику самим этим стенам, пропитанным настороженностью ко всем перевертышам, но в большей степени потому, что настойки у нее просто-напросто не было. А Оливер ее цветом глаз не тяготился, даже назвал его «благородным янтарным», чем очень польстил ей.
Но теперь щеголять своей принадлежностью к «отщепенцам» Ханне отнюдь не хотелось. Тем более, если придется путешествовать пешим ходом, напрашиваясь на ночлег к людям... Те точно не будут добры по отношению к перевертышам.
– Вы не подскажете мне, где в пределах поместья найти кусты бересклета? – спросила она у кухарки, опасливо наблюдавшей за ней.
Это была худощавая, тонкокостная женщина с большими глазами. Она быстро захлопала ими прежде, чем выдать:
