Старик сухо то ли засмеялся, то ли закашлялся, слегка наклоняясь вперед, а затем поднялся с места и потянулся за суковатой палкой, лежавшей у его ног.
– Что с дорогой? – спросил он у Урмана.
– Вода почти ушла, скоро мы сможем идти.
– Урман, ты же сам говорил, что тебе лучше остаться здесь, – наморщив и без того морщинистый лоб, пробубнил старик. – Город никого не пощадит, но тебя нам потерять просто недопустимо. Если она там, ее и без тебя найдут и приведут.
– Они ее не найдут, – с горечью ответил Урман, усаживаясь на место, где сидел до этого старец. – Только вот и я не найду. Она не хочет, чтобы ее нашли, и ей словно кто-то помогает укрыться. На наши послания она не отвечает.
– А что говорит сестра?
– Они пересылают друг другу птиц, только даже Еве она не говорит, как ее найти.
Старец хотел что-то сказать, но махнул рукой и поковылял прочь от костра, опираясь на свою палку.
Урман остался один. Он подкинул в костер несколько поленьев и вперил пронзительный взгляд в пламя. Золотые языки дрожали, змеились и извивались, складываясь на доли секунды в особые знаки и символы, понятные лишь шаману дальнего леса. Да и не каждому шаману дано было понимать язык огня. Урману открылась эта тайна, и он часами мог просиживать у костра, чтобы прочитать очередное послание. Не всегда пляска костра складывалась в слова, иногда это был просто танец огня, потрясающе красивый, но безмолвный.
Урман читал не только его. Природа говорила с ним через птиц, он слышал волю духов в шуме ветра и громовых раскатах, узнавал будущее из облаков, разметавшихся по небу, видел ответы в мерцании звезд. Знал он, конечно, и специальные обряды, с помощью которых люди взывали к духам и просили их поделиться информацией. Но с Урманом природа очень часто говорила сама, по собственной воле, желая сообщить что-то важное, так как сам он был очень важен для леса.
Он редко просил силы природы о чем-то и старался не использовать без особой надобности ритуалы, чтобы не брать в долг: ведь все это когда-то нужно будет вернуть. Но когда поздней осенью ему открылось, кто его суженая, и он наконец разыскал ее и понял, что Лаура в городе, то решил идти за ней, потому что от этого зависели судьбы очень многих его людей и самого леса. И тут словно сама природа воспротивилась его походу и перекрыла все пути из дальнего леса, отрезав его жителей от Города водой лесной реки, разлившейся вокруг и превратившей землю в болота и непроходимую топь. Трясина не замерзла даже зимой, став лишь опаснее из-за ледяной воды.
И вот тогда шаман дальнего леса обратился к духам, чтобы они осушили болота и дали пройти за нареченной, чтобы как можно быстрее они связали свои судьбы в одну. Он колдовал над костром, исполняя древний танец вокруг него, и его гибкое, как у змеи, тело завораживало собравшихся лесных жителей своими чарующими движениями. Все девушки и женщины дальнего леса, толпившиеся вокруг костра и колдующего шамана, пожирали голодными взглядами его обнаженный торс. Ледяной осенний воздух словно не достигал его разгоряченного крепкого тела, и капельки пота сверкали на его груди. И сиял, словно подожженный волшебством, круглый амулет, источая светящийся дым. Тонкие черные пряди волос вились и липли к вискам, а по иссиня-черным татуировкам на лице и теле пробегали крошечные разряды молний.
Урман своим ритуальным танцем просил и почти умолял силы природы пропустить его к суженой, и казалось, что духи послушались: в тот момент, когда шаман остановился, тяжело дыша и застыв в немыслимом страстном изгибе, из костра ввысь взметнулся сноп пламени, осыпавший всех, кто стоял близко, крошечными искрами, обогнувшими лишь смуглое тело Урмана. Это означало согласие духов, и все жители леса вздохнули спокойнее, зная, что теперь путь их шамана к нареченной свободен, и никакие беды не коснутся их. Но наутро вода разлилась еще шире, затопив даже те тропинки, по которым раньше можно было ходить.
