***
Урман следил за рассказом огня. Языки пламени метались по углям, сливались воедино, разделялись, опадали и снова взвивались ввысь. Каждое их движение имело значение, каждый отблеск подмечал шаман, читая волшебные знаки, даруемые ему огнем. Но чем дольше он следил за костром, тем сильнее хмурился, и глубже пролегали морщины между его черными бровями. Ничего хорошего огонь ему не рассказывал.
Он мог идти в Город, дорога была открыта, но судьба словно насмехалась над ним. Суженая, которую нашептали ветры и напели звезды, не следовала воле духов. Она выбрала другой путь и не желала возвращаться в лес. Урман когда-то слышал про юную девушку, что самовольно сбежала в Город. Ее почти никто не осуждал, хотя и не понимал. Жители леса никогда не подвергали гонениям тех, кто по какой-то причине хотел жить иначе. Почти такой же глупенькой была и ее сестрица, но та хотя бы не поселилась в самом железно-каменном чудище. Эта же девушка осталась в Городе, и таков был ее выбор.
Но духи показали Урману, что именно сбежавшая Лаура является его нареченной. Ни одна из девушек дальнего леса не могла бы составить с шаманом тот тандем, что так нужен был всем жителям. И кроме юной светловолосой Лауры, никто не подходил в пару Урману. Любая женщина леса готова была полжизни отдать за эту роль, но даже сам шаман не волен был выбирать. Силы природы дали однозначный ответ, и только Лаура должна была стать избранницей Урмана, чтобы все осталось в равновесии, но те же самые силы не желали помочь шаману достигнуть своенравной возлюбленной. Всю зиму они закрывали путь в Город, где пряталась юная ведьма, и лишь в апреле вода стала уходить.
Зимними вечерами, сидя в одиночестве у костра, шаман наблюдал за огнем, без остановки и без устали повествующим о прошлом и будущем. Он с тревогой внимал огненным символам, потому что предыдущие напугали его. Их еще не случившемуся союзу грозила опасность. Надвигалась беда: пока неосязаемая, неочевидная. Что-то происходило с Лаурой, и Урман, не в силах ничего изменить, маялся в лесу, запертом водяными запорами, а когда земля стала высыхать, он принялся готовиться к походу в Город.
Сейчас он сидел, устремив пронзительный взгляд в огонь, и языки пламени убеждали его повременить, остановиться, не уходить. Пусть другие идут на поиски приключений, пусть попадают в переделки, но шаману, в чьих руках судьбы всего леса, нужно быть невредимым. Пусть на опасный путь встают те, кому он покровительствует. Они же и должны привести к нему его нареченную ведьму.
Урман вдруг заметил, как догорает выпрыгнувший из костра уголек. Тот вспыхивал, переливался оранжевыми всполохами, затем тускнел, и лишь искры бегали по черной головешке, а потом снова из трещин выбивались крошечные язычки пламени. Они продолжали рассказывать ему, сообщать свои секреты. Светло-серые глаза шамана метались между костром и этим странным угольком, похожим на сбежавшего пленника, шепчущего тайную весточку из укрытия. Уголек угасал, торопясь передать свое послание. Откуда ни возьмись потянуло холодом. Низко, близко к земле подул ветер, пытаясь погасить разболтавшийся вдруг огонек, словно хотел прервать его рассказ и остановить поток откровений.
Взволнованный Урман вперил свой взгляд в крошечное пламя, страдальчески извивающееся под напором ветра. Ему вдруг показалось, что огонек торопится рассказать ему важное и борется с некоей невидимой силой: извивается, корчится от боли и пытается сохранить хоть крупицу жизни, чтобы донести важную весть до шамана. Урман поднялся на ноги, шагнув к тлеющей головне, и длинная меховая накидка упала с его плеч. Шаман остался в тонкой льняной рубашке с шнурованным воротом. Налетевший порыв ветра тут же принялся трепать его волнистые волосы, черными змеями извивающиеся в воздухе, но Урман не чувствовал ни пронизывающего холода апрельской ночи, ни ветра, ни крупных капель дождя, внезапно и часто западавших с неба. Он все следил за пляской крошечных язычков пламени, когда вода погасила несчастный огонек, не дав ему закончить, но шаман успел прочитать главное.
