[первая встреча с Александром Меровичем – будущим импрессарио В. Горовица. – Ю.З.] рано утром в черных лакированных концертных туфлях, в ярких зеленовато-голубого цвета носках, его волосы были довольно длинными (прическа в духе времени), лицо было ужасающе бледным, почти просвечивающее. Меровича, безусловно, больше впечатляла сильная привязанность Горовица к роялю, чем его щегольской стиль в одежде [11, p. 61].
Когда друзья обосновались в Париже, Горовиц был разодет по последней парижской моде, «от Кнайза», подчеркивал он. Мерович абсолютно безуспешно пытался привить своему протеже чувство меры и часто раздражался, когда видел, как глупо и наивно Горовиц транжирил деньги, он говорил друзьям: «Если коробка спичек будет стоить сто долларов, Горовиц обязательно её купит» [11, p. 139].
Уже позднее, в Нью-Йорке В. Горовица приводили в восторг автомобили. Любимая опубликованная фотография Горовица была сделана около его «Роллс-Ройса»: «Я только что купил, чтобы вы думали, автомобиль!» (наверное, читатель помнит этот снимок счастливого пианиста возле своей машины). Он стал носить самую лучшую одежду стиля «Бонд Стритсо своеобразными деталями, граничащими с эксцентричностью». Его вкус в одежде часто очаровывал и веселил публику, особенно красные и розовые рубашки, от которых он был без ума [11, p. 136—139].
6.«В этой комнате имеются самые дорогие картины и скульптуры знаменитых мастеров». – Натан Мильштейн увлекался живописью и хорошо разбирался в ней. Он сам писал картины и, как отзываются его современники, неплохо. В своей автобиографической книге «Из России на Запад» он признается: «Горовиц знал, что я с детства рисую. Я любил ходить в Эрмитаж в Петербурге, когда был мальчиком. У русских царей была изумительная коллекция живописи – среди них картины Рафаэля, Тициана, Веласкеса, одна лучше другой. Особенно в Эрмитаже меня поразили картины Рембрандта. В музее Александра III я восхищался русскими художниками – Левитаном, Репиным, Серовым» [11, p. 197—198].
Когда Н. Мильштейн стал достаточно востребованным в Европейских странах, он получил возможность знакомиться с искусством Италии, Испании, Франции, Голландии. «Я с удовольствием вращался в артистической среде Парижа. В моих планах также были поездки по Европе. Такое происходит постепенно: вы встречаете талантливых людей, настойчиво интересуетесь искусством, читаете новые интересные книги по истории и философии – и неожиданно замечаете, что ваше мировоззрение очень изменилось» [11, p. 86—87]. Он признается в своей любви к живописи: «Я буквально пожирал искусство, проводя целые дни в музеях, особенно в Италии и Испании. Я знал точное место расположения каждого портрета Гойи. В Прадо в Мадриде я застывал пораженный перед картинами, изображавшими казнь повстанцев. Я почти возненавидел это произведение – оно напоминало мне ужасы гражданской войны в России.
Я влюбился в Делакруа, который к тому же был блестящим музыкантом и написал лучшие портреты Шопена. Шопен работы Делакруа не традиционен – он очень динамичный почти авторитарный и в то же время чувствуется возвышенная поэзия, скрытая в этом человеке, как и в его музыке.
Я почти оценил современные палитры Курбе: некоторые из его работ божественны и колоритны как симфонии, а другие неинтересны, как старый табак. Шаг за шагом я начал понимать что-то в живописи. Это как вино – вы пьете и сравниваете, пьете и сравниваете. И, наконец, вы знаете, как определить, какое вино хорошее, а какое нет. А для неспециалиста этого достаточно. Если вы начали понимать сравнительные достоинства каждого вида, тогда вы – специалист»!
