***
Она пришла в галерею, принесла последние новости: получила добро от Салона Независимых, готовилась к участию в грядущей выставке, и хоть ещё только готовилась, говорила об этом как бывалый член и участник. О Пако, танцовщике танго: недавно он позвонил, стал со слезами жаловаться на его гёрлфренд, она, Розарио, утешала его словами: «Забудь её, Пако, иди к маме», имея в виду себя, он пришёл, она его покормила, и они делали любовь, кхахаха. Я заметила: когда она смеётся или даже улыбается, можно видеть все тридцать два крупных зуба – такая широкая улыбка, которую, однако, ввиду неподвижности чёрных глаз, хочется назвать оскалом.
Но мы друзья. Вот, позвонила, пригласила меня – без Тоби, одну меня, она теперь приглашает только меня – к ней на ужин. Я не хотела, но почему-то согласилась. Она встречает меня у выхода из метро, и мы, оказывается, идём покупать продукты для этого самого ужина. Она впереди, я плетусь за ней. В магазине она долго стоит перед каждой полкой каждого отдела, разглядывает, щупает, читает этикетки: «Я ем, эээ… только органическое!» Наконец, набрала, заплатила из одного кошелька бумажками, из другого мелочью, выходим, она снова впереди… Дома тот самый грек, в прошлом бойфренд: невысокий, голубоглазый, приятной наружности, похож на Сергея Есенина. Зовут Кристоф, певец. Мы обмениваемся несколькими фразами, пока Розарио возится у конфорки. Неглупый. Ушёл. Розарио: «Петь… э-э, в баре». В этом баре они и познакомились пару лет назад. Он пел, она пила. В перерыве подошла к нему, вручила розу и бумажку с номером своего телефона и приглашением. Он перебрался к ней, и они стали «парой», то есть бойфренд и гёрлфренд. У неё были от него выкидыши, два. Потом она предложила ему остаться на положении квартиранта, просто платить за занимаемую комнатку. После занятий «любовью» – с Пако или с каким-либо другим мужчиной (Я: «Как, с другим?..») – Кристоф моет ей ноги, кха, кха, кха. Застенчивая, забитая скромница и простушка, какой она мне показалась в самом начале, перевоплощалась в какую-то непредсказуемую и непутёвую дикарку.
И всё же мы оставались друзьями. Я находила её интересным художником.
2000. Заметно поменялся её живописный стиль, вернее сказать, объект изображения. Были записаны цветы и павлины, уступив пространство холста кровоточащим фруктам в разрезе, змееподобным растениям. Долго работала над профилем курящей девушки – по памяти, или «по воображению», так здесь говорят. У неё, как у всех латиноамериканцев, неловкий, угловатый рисунок, зато сладострастие цвета и гениальный переход от холодного цвета к горячему. Объём цветом.
Я не участвовала в очередной выставке Салона, не поехала за отсутствием нужной суммы – на билет, на постой. А она поехала со своими новыми работами, прихватив с собой филиппинку Линду – медсестру и художницу-любителя. По возвращению из Парижа жаловалась: Линда не выходила из номера отеля по ночам, хотела ночью спать, а это скучно, кха-кха-кха. И ещё, на открытии все мужчины засматривались на Розарио, игнорируя Линду, что естественно, ведь Линда такая некрасивая. (Кстати, я нашла Линду внешне привлекательной.)
Тогда же поменяла фамилию: португальскую «Сильва» (ненавидит португальцев, – сказала) на итальянскую «Бомбиери»:
– Это фамилия моей бабушки. Она из Венеции.
Бабушка была привезена в Бразилию из Венеции в младенческом возрасте. А в Бразилии у неё был дом из двадцати семи комнат, Розарио провела в нём детство. Правда, позже этот дом был перестроен невесткой бабушки, в нём стало меньше комнат, и вообще… У родителей, то есть у отца с матерью, тоже есть дом в штате Минaс Жерайс, с меньшим чем 27 количеством комнат. У отца была кофейная плантация, на которой работали наёмные работники. Змеи – много змей вокруг дома, как защиту от которых родители завели птиц фламенго. Однажды-таки змея забралась в дом… Ну, и на плантации их было много. Одного работника укусила в ногу змея, и пальцы его ног онемели. Отец помогал ему материально. Потом плантацию вырубили. А вообще в семье царили альтруистические традиции. У матери на кухне тоже было много помощников, и она с ними обращалась как с равными. Особенно с одной чёрной девушкой – как с дочерью. Всего у родителей детей одиннадцать, так что у Розарио восемь братьев и две сестры. Розарио самая старшая*. (*Когда она сказала об этом, я представила, чем она занималась до двадцати четырёх лет, до побега в Нью-Йорк: скорее всего, нянчилась с младшими. Впрочем, если провела детство в 27-комнатном доме бабушки, может быть, чем-то ещё.)
