– Надо бы убрать сапоги, – подумал Павел об оставленной в коридоре обуви. Иначе собачонка, нарыдавшись, могла уволочь их куда-нибудь и спрятать, изрядно при этом потрепав.
Когда Павел въехал в эту комнату, собаки еще не было. Ее нынешняя хозяйка постучалась в его дверь, он крикнул: «Войдите», и она вошла – напудренная, как присыпанная пылью театральная кукла, в коротком платье, со слишком ярко и смело обведенными глазами и ртом. Но симпатичная кудрявая головка ее, похожая на солнышко из детской книжки, сидела на тонкой шее гордо и смело, а свои длинные ноги она переставляла так решительно, что Павел оторвался от чемодана, перед которым стоял, склонившись.
– Настя – представилась она, улыбнувшись. Ее улыбка блеснула, как открывшийся на миг в просвете между деревьями водопад. Сразу стало жарко и захотелось окунуться в прохладные струи.
Тогда Павел произнес свое имя тем сумеречным тоном, какой следовало ожидать от мужчины, занятого своими, до жути мужскими делами. При этом он, безусловно, походил на малыша, пускающего мыльные пузыри. Но он не выдержал роли до конца, тоже улыбнулся и добавил, что вот он только что приехал, дел, конечно, предстоит много, до порядка в комнате пока далеко, но он очень рад, что у него такая приятная соседка. Слова его прозвучали неожиданно тепло, что свидетельствовало об окончании мужских дел, то есть полосы его жизни, когда он убегал от всех – от родных, от друзей, от себя. Через пару минут Настя вышла, снова показав ему блестящие зубки через плечо, а он подошел к окну и, глядя в засыпанный снегом двор, несколько раз сильно, до хруста потянулся. Тогда он еще не знал, что Настя отправилась на кухню варить кофе, напрочь отгоняющий от нее сон, и что эта ее вечерняя привычка будет доводить его до бешенства всего лишь через какой-нибудь год, через триста шестьдесят пять дней.
В тот вечер она сварила кофе для двоих и пригласила Павла на кухню. Но они не успел сделать и по глотку, как в коридоре хлопнула дверь и послышались шаркающие шаги.
– Старик – сказала Настя. – Сейчас будет ужин готовить. И она предложила перейти в ее комнату. Павел согласился. В дверях кухни он столкнулся грудью с человеком, которого Настя назвала стариком. На вид ему было лет шестьдесят. Это был угрюмый высокий старец с резкими чертами лица и холодными, как будто фарфоровыми глазами. Черные зрачки его уставились Павлу прямо в лицо, но старик ничего не сказал и даже не сделал шагу назад. А Павел, увлекаемый за руку Настей, тоже не мог посторониться. Поэтому короткое «Добрый вечер», которое он все же произнес, прозвучало вяло и безадресно, хотя Павел уже видел этого старика – когда приходил смотреть комнату, и знал, что его зовут Валентин Петрович.
–Тут у нас живет еще студентка, – сказали бывшие хозяева, указав на дверь соседней комнаты. Но саму Настю Павел тогда не увидел. Из-за двери звучала музыка. «Колечко, на палец колечко…» – это был вездесущий шлягер.
Таким образом, детальное знакомство Павла с квартирой началось именно с комнаты соседки-студентки. Они сели на кровать, покрытую смятым покрывалом поверх смятого же одеяла, и весело расхохотались, вспомнив старика. Потом Настя вспорхнула к серванту, чтобы добавить в кофе коньяк. Она также принесла две рюмки, так что коньяк они стали пить и из них. Потом, когда на улице уже сгустились сумерки, Настя включила свет, затем подошла к окну, чтобы задернуть шторы, и Павел, оглядывая ее с ног до головы, повел себя совсем уж безрассудно. Он хлопнул рукой по покрывалу и сказал что-то вроде: «Ну, сколько тебя еще ждать!». И она перепорхнула от окна прямо на кровать, забравшись на нее с ногами, как какая-то роскошная бабочка, случайно залетевшая на веранду и в поисках свободы присаживающаяся то тут, то там. Ее гладкие ноги казались слишком большими для остального тела, до них хотелось дотронуться, как до музейного экспоната, что Павел и сделал, получив гладкий шлепок по шее, превратившийся в прочный захват и объятия.
